Не повторяется
Возобновленная «Безумная из Шайо» в Мастерской Петра Фоменко
В Мастерской Петра Фоменко вышел спектакль «Безумная из Шайо» по пьесе Жана Жироду. Впервые сам Петр Наумович поставил его в 2002 году, но уже в 2006-м постановка была снята с репертуара. Теперь спектакль решили восстановить с обновленным составом артистов и на новой сцене. Режиссер возобновления, актер Мастерской Кирилл ПИРОГОВ рассказал ответственному редактору «НГ-антракта» Юлии ВИНОГРАДОВОЙ о том, как проходила эта работа.
Кирилл, почему из всех старых, снятых из репертуара спектаклей решили восстановить именно «Безумную из Шайо»?
Все совпало. Последние годы Петр Наумович часто говорил о том, что он бы хотел восстановить несколько названий, ушедших из репертуара, и одно из них было «Безумная из Шайо». Многие готовы были продолжать. Кто-то ушел, но большая часть людей осталась, и когда возникла эта идея, не было вопроса делать или не делать. Хотя Петр Наумович называл несколько разных названий, среди них «Египетские ночи», «Чичиков. Мертвые души, второй том», которого он хотел сделать в совсем другой редакции, чеховская «Свадьба». Может быть, мы еще вернемся к каким-то из них.
Что вы изменили в новой версии постановки, кроме состава актеров? Сильно пришлось менять сценографию из-за нового зала?
Не то чтобы очень сильно, но нужно было как-то адаптироваться к большой сцене и искать эквиваленты того, что было на старой сцене. Мы попытались сделать не дубль, но нечто, что абсолютно сродни тому, что было. Невозможно продублировать совсем маленькую камерную сцену на большой. Я надеюсь, что пусть не все, но что-то все-таки было не бесполезно сделано в этом смысле.
Кажется, что свои спектакли Петр Наумович ставил под конкретных актеров. На ваш взгляд, не лучше ли было под новый состав актеров поставить новый спектакль?
Понимаете, «Безумную из Шайо» нельзя назвать в прямом смысле восстановлением. Невозможно сделать повтор. Можно попытаться показать то, что в артистах может отзываться сегодня. Найти такой путь, чтобы та форма, тот рисунок, тот смысл, который был в первом спектакле, сегодня были бы не старыми, не запыленными, а естественными, живыми. Я бы сказал, что это восстановление, но не повтор. Это именно тот спектакль, но, конечно, мы где-то отходим, потому что да, появились новые люди со своей природой. Здесь есть вещи, которые берутся из старого спектакля, есть, которые не берутся. Но самое главное это разбор, содержание, жанр того самого спектакля. Я не могу сказать, удалось нам это или нет, это надо спрашивать у тех, кто приходит на спектакль.
Кстати, о тех, кто приходит. Вы уже получили какую-то реакцию зрителей и критиков?
Ожиданий никаких не было. Что-то уже написали, мне это, конечно, интересно, но чего-то очень плохого и очень хорошего я пока не видел. Сейчас идет больше театральная публика, мы видим полные проданные залы. Самое главное, что меня радует: публика слушает эту пьесу, слушает и именно слышит Жироду, который очень непрост для восприятия. Но люди слушают, и меня это очень обнадеживает. Это дорогого стоит.
Пьеса очень актуальная. По вашим ощущениям, ее актуальность за 10 лет изменилась?
Она всегда была острая, но изменились акценты. Тогда мы сами были гораздо моложе. Мы только недавно обрели свое первое помещение, сцену, до этого были бродячим театром. Конечно, мы мало понимали, о чем там идет речь, есть куски, которые вообще тогда были неясны. А сейчас они естественно звучат не только для нас, но и для многих людей. Зрители понимают биржевые истории и другие вещи, которые тогда казались темным лесом. Это как и у Островского: сегодня очень многое из того, что в его пьесах казалось непонячтным или абсурдным, стало понятным. Время меняется. Пьеса, конечно, остро социальная, но я бы не хотел, чтобы она игралась именно как социальная. Жанр нашего спектакля был определен Петром Наумовичем. Пьесу можно сыграть как памфлет, но это был бы другой спектакль, и я не знаю, что лучше.
С какими трудностями, сложными моментами вы столкнулись как режиссер?
Все сложно. Потому что нет никаких гарантий, ведь может ничего и не выйти, и я не знаю, какая судьба будет у спектакля. Так получилось, что мы восстанавливали спектакль все вместе, большим количеством усилий, людей и желания. У нас были записи репетиций и прогонов с Петром Наумовичем, его замечания. Приходил Коля Дручек, который выпускал его с Петром Наумовичем. Многие вещи помнили сами артисты, без них сделать спектакль было бы невозможно. Но я очень благодарен и новым артистам, которые вошли в этот спектакль. Конечно, это где-то видно, но в целом все равно интересно. И я надеюсь, спектакль радостно играть.
В версии 2002 года вы были на сцене, сейчас за сценой. Не жалеете, что не играете в спектакле?
И жалею, и не жалею. Я был всегда на грани кадра за фортепьяно, музыкант, уличный пианист. У меня, кроме фортепьяно, вообще ничего не было, не было текста. Все первое действие я не уходил со сцены, я всегда его смотрел, кроме тех моментов, где нужно было подыграть. Я все время был внутри спектакля. И сейчас у меня то же самое, все равно есть ощущение, что я почти там, только другой угол. У меня осталось ясное ощущение от спектакля, но не конкретное как он звучал. Именно это и помогло в восстановлении. Без этого было бы очень трудно.
Как вы видите будущее театра после ухода Петра Наумовича?
Пока никто не знает. Хотелось бы, чтобы театр жил, чтобы в нем была жизнь, чтобы он двигался, развивался, чтобы артисты работали, играли много. Да, хочется прежде всего видеть театр именно живым для нас и для нашей публики. А от чего это зависит, никто не знает. Поэтому надо все делать, пробовать, работать. Петр Наумович всегда говорил: прав тот, кто работает. У нас все об этом знают.
Кирилл, почему из всех старых, снятых из репертуара спектаклей решили восстановить именно «Безумную из Шайо»?
Все совпало. Последние годы Петр Наумович часто говорил о том, что он бы хотел восстановить несколько названий, ушедших из репертуара, и одно из них было «Безумная из Шайо». Многие готовы были продолжать. Кто-то ушел, но большая часть людей осталась, и когда возникла эта идея, не было вопроса делать или не делать. Хотя Петр Наумович называл несколько разных названий, среди них «Египетские ночи», «Чичиков. Мертвые души, второй том», которого он хотел сделать в совсем другой редакции, чеховская «Свадьба». Может быть, мы еще вернемся к каким-то из них.
Что вы изменили в новой версии постановки, кроме состава актеров? Сильно пришлось менять сценографию из-за нового зала?
Не то чтобы очень сильно, но нужно было как-то адаптироваться к большой сцене и искать эквиваленты того, что было на старой сцене. Мы попытались сделать не дубль, но нечто, что абсолютно сродни тому, что было. Невозможно продублировать совсем маленькую камерную сцену на большой. Я надеюсь, что пусть не все, но что-то все-таки было не бесполезно сделано в этом смысле.
Кажется, что свои спектакли Петр Наумович ставил под конкретных актеров. На ваш взгляд, не лучше ли было под новый состав актеров поставить новый спектакль?
Понимаете, «Безумную из Шайо» нельзя назвать в прямом смысле восстановлением. Невозможно сделать повтор. Можно попытаться показать то, что в артистах может отзываться сегодня. Найти такой путь, чтобы та форма, тот рисунок, тот смысл, который был в первом спектакле, сегодня были бы не старыми, не запыленными, а естественными, живыми. Я бы сказал, что это восстановление, но не повтор. Это именно тот спектакль, но, конечно, мы где-то отходим, потому что да, появились новые люди со своей природой. Здесь есть вещи, которые берутся из старого спектакля, есть, которые не берутся. Но самое главное это разбор, содержание, жанр того самого спектакля. Я не могу сказать, удалось нам это или нет, это надо спрашивать у тех, кто приходит на спектакль.
Кстати, о тех, кто приходит. Вы уже получили какую-то реакцию зрителей и критиков?
Ожиданий никаких не было. Что-то уже написали, мне это, конечно, интересно, но чего-то очень плохого и очень хорошего я пока не видел. Сейчас идет больше театральная публика, мы видим полные проданные залы. Самое главное, что меня радует: публика слушает эту пьесу, слушает и именно слышит Жироду, который очень непрост для восприятия. Но люди слушают, и меня это очень обнадеживает. Это дорогого стоит.
Пьеса очень актуальная. По вашим ощущениям, ее актуальность за 10 лет изменилась?
Она всегда была острая, но изменились акценты. Тогда мы сами были гораздо моложе. Мы только недавно обрели свое первое помещение, сцену, до этого были бродячим театром. Конечно, мы мало понимали, о чем там идет речь, есть куски, которые вообще тогда были неясны. А сейчас они естественно звучат не только для нас, но и для многих людей. Зрители понимают биржевые истории и другие вещи, которые тогда казались темным лесом. Это как и у Островского: сегодня очень многое из того, что в его пьесах казалось непонячтным или абсурдным, стало понятным. Время меняется. Пьеса, конечно, остро социальная, но я бы не хотел, чтобы она игралась именно как социальная. Жанр нашего спектакля был определен Петром Наумовичем. Пьесу можно сыграть как памфлет, но это был бы другой спектакль, и я не знаю, что лучше.
С какими трудностями, сложными моментами вы столкнулись как режиссер?
Все сложно. Потому что нет никаких гарантий, ведь может ничего и не выйти, и я не знаю, какая судьба будет у спектакля. Так получилось, что мы восстанавливали спектакль все вместе, большим количеством усилий, людей и желания. У нас были записи репетиций и прогонов с Петром Наумовичем, его замечания. Приходил Коля Дручек, который выпускал его с Петром Наумовичем. Многие вещи помнили сами артисты, без них сделать спектакль было бы невозможно. Но я очень благодарен и новым артистам, которые вошли в этот спектакль. Конечно, это где-то видно, но в целом все равно интересно. И я надеюсь, спектакль радостно играть.
В версии 2002 года вы были на сцене, сейчас за сценой. Не жалеете, что не играете в спектакле?
И жалею, и не жалею. Я был всегда на грани кадра за фортепьяно, музыкант, уличный пианист. У меня, кроме фортепьяно, вообще ничего не было, не было текста. Все первое действие я не уходил со сцены, я всегда его смотрел, кроме тех моментов, где нужно было подыграть. Я все время был внутри спектакля. И сейчас у меня то же самое, все равно есть ощущение, что я почти там, только другой угол. У меня осталось ясное ощущение от спектакля, но не конкретное как он звучал. Именно это и помогло в восстановлении. Без этого было бы очень трудно.
Как вы видите будущее театра после ухода Петра Наумовича?
Пока никто не знает. Хотелось бы, чтобы театр жил, чтобы в нем была жизнь, чтобы он двигался, развивался, чтобы артисты работали, играли много. Да, хочется прежде всего видеть театр именно живым для нас и для нашей публики. А от чего это зависит, никто не знает. Поэтому надо все делать, пробовать, работать. Петр Наумович всегда говорил: прав тот, кто работает. У нас все об этом знают.
«НГ-Антракт», 19.04.2013