Известен адрес, где хранится спасительная красота
Ей-богу, в понедельник Москва не на шутку разразилась премьер-театральщиной, теперь на сезон разговоров хватит! Что забавно: в «Сатириконе» давали «Любовь и кроликов» с Джигарханяном-арендатором во главе, а Константин Райкин в это самое время постигал «Кураж от Фомы» на Кутузовском. В самом деле, в Мастерской Петра Наумовича Фоменко на премьере «Войны и мира» собрались невзначай Макаревич, Козаков, Табаков, Райкин, все с женами, но «без парада». Первые хлопки корифеев вряд ли определяли градус интриги, но┘ какова игра!
Играли свадьбу. По-другому и не скажешь! Мы привыкли под спектаклем в три действия понимать салонный театр, но при всей пышности постановки «Войны и мира» язык не поворачивается хоть на мгновение позволить себе сленговую «воздушность от Шерер». От картины к картине разворачиваются воистину батальные сцены: вы не застанете актера в одиночестве из ненаписанных писем, из недосказанных речей рождается Слово о целом народе, что грешит и прощает и┘ идет на войну. А сколько на карте есть места за всех все дурное отмолит. Карта что занавес, будто рубище-полотнище, белая и свежая, как эта газета, но на ней уж скоро проступит кровь; от Авиньона до Базеля, от Смоленска до Москвы. Но не теперь. Сейчас минута молитвы. Каждый из героев Толстого-Фоменко появляется по нескольку раз в разных образах. Якобы. Первый раз для греха, последний для света. Или совета. Но с Богом. Один лишь Пьер (Андрей Казаков) бродит в безвременье, без Бога за пазухой, толкаясь меж стен с неизменным вопросом: «Зачем вы идете на войну?» С его интонацией Ричард Бах спрашивал у Чайки по имени Джонатан Ливингстон: «Почему тебе так хочется летать?» Это угроза твоему равновесию, полное растворение в родной земле и ее боли, то есть возвращение с небес.
Яркая сценография превращает «плоский» спектакль (это я про архитектуру зала) в живой кинофильм, причем «механик крутит» все стремительнее. Так и ждешь: вот сейчас пленка соскочит с бобины, оплавится, в зале поднимутся свист, улюлюканье, ан нет Фоменко не даст вам так просто «разрядиться». Слой за слоем, он вытягивает ваш вкус понемножечку, сначала заставляет узнать тонкий аромат русской усадьбы со скрипучей лестницей и тяжелой входной дверью, потом┘ Много диалогов спектакля рождается вообще «на границе» в сенях. Да-с, чтоб хозяина не разбудить, князя Николая Андреевича (Карэн Бадалов), он у нас строгих правил, да и┘ полцарства скоро станет границей. Спектакль свеж, и месяца два уйдет только на его «осадку», но страшного уже не произойдет фундамент не рассохнется. Фоменко еще раз доказал не только высоту своего театра, он заговорил о красоте русской истории, а не только о трагедиях и водевилях в ней вперемежку с крем-содой. От раза к разу зритель поднимается все выше, уже неважно, где у Толстого поставлена точка. Главное сделано: вы зритель летите с неизменным набором высоты, иначе быть не может. Про такое не скажешь замусоленным лейблом «классика», мол, опять эта классика, да и образ Толстого неожиданно врастает в самого Фоменко┘
Скажу проще, в спектакле есть запах это бесценная иллюзия многопланового театра, когда на сцене одно, а вокруг-то, вокруг! Город ли топтаный-перетоптаный, табун ли лошадей на приволье. Спектакль жестикулирует, словно распластавшийся на получеловек лежит себе, мечтает, его все дергают: чего, мол, лежишь? А он просто на небо смотрит. Может, молится, может, просто так лежит. От этого постановки Фоменко никогда не кажутся тяжелыми, какую бы «громоздкую» тему он ни выбрал, ибо предлагает вам театр-поиск, а вы уж сами докапывайтесь, господа хорошие! Но он поможет. Истинно богатырское решение взять и водрузить на постамент Толстого! Но уже не копию из алебастра. Так себе дельце, скажете? Старикашка лыс, а усами оброс, что чертополох, иль не так уж плох? Ить его, мерзавца, к чертям! Да, но на него всегда можно положиться. Это к вопросу о сильной режиссуре. Играли свадьбу.
Играли свадьбу. По-другому и не скажешь! Мы привыкли под спектаклем в три действия понимать салонный театр, но при всей пышности постановки «Войны и мира» язык не поворачивается хоть на мгновение позволить себе сленговую «воздушность от Шерер». От картины к картине разворачиваются воистину батальные сцены: вы не застанете актера в одиночестве из ненаписанных писем, из недосказанных речей рождается Слово о целом народе, что грешит и прощает и┘ идет на войну. А сколько на карте есть места за всех все дурное отмолит. Карта что занавес, будто рубище-полотнище, белая и свежая, как эта газета, но на ней уж скоро проступит кровь; от Авиньона до Базеля, от Смоленска до Москвы. Но не теперь. Сейчас минута молитвы. Каждый из героев Толстого-Фоменко появляется по нескольку раз в разных образах. Якобы. Первый раз для греха, последний для света. Или совета. Но с Богом. Один лишь Пьер (Андрей Казаков) бродит в безвременье, без Бога за пазухой, толкаясь меж стен с неизменным вопросом: «Зачем вы идете на войну?» С его интонацией Ричард Бах спрашивал у Чайки по имени Джонатан Ливингстон: «Почему тебе так хочется летать?» Это угроза твоему равновесию, полное растворение в родной земле и ее боли, то есть возвращение с небес.
Яркая сценография превращает «плоский» спектакль (это я про архитектуру зала) в живой кинофильм, причем «механик крутит» все стремительнее. Так и ждешь: вот сейчас пленка соскочит с бобины, оплавится, в зале поднимутся свист, улюлюканье, ан нет Фоменко не даст вам так просто «разрядиться». Слой за слоем, он вытягивает ваш вкус понемножечку, сначала заставляет узнать тонкий аромат русской усадьбы со скрипучей лестницей и тяжелой входной дверью, потом┘ Много диалогов спектакля рождается вообще «на границе» в сенях. Да-с, чтоб хозяина не разбудить, князя Николая Андреевича (Карэн Бадалов), он у нас строгих правил, да и┘ полцарства скоро станет границей. Спектакль свеж, и месяца два уйдет только на его «осадку», но страшного уже не произойдет фундамент не рассохнется. Фоменко еще раз доказал не только высоту своего театра, он заговорил о красоте русской истории, а не только о трагедиях и водевилях в ней вперемежку с крем-содой. От раза к разу зритель поднимается все выше, уже неважно, где у Толстого поставлена точка. Главное сделано: вы зритель летите с неизменным набором высоты, иначе быть не может. Про такое не скажешь замусоленным лейблом «классика», мол, опять эта классика, да и образ Толстого неожиданно врастает в самого Фоменко┘
Скажу проще, в спектакле есть запах это бесценная иллюзия многопланового театра, когда на сцене одно, а вокруг-то, вокруг! Город ли топтаный-перетоптаный, табун ли лошадей на приволье. Спектакль жестикулирует, словно распластавшийся на получеловек лежит себе, мечтает, его все дергают: чего, мол, лежишь? А он просто на небо смотрит. Может, молится, может, просто так лежит. От этого постановки Фоменко никогда не кажутся тяжелыми, какую бы «громоздкую» тему он ни выбрал, ибо предлагает вам театр-поиск, а вы уж сами докапывайтесь, господа хорошие! Но он поможет. Истинно богатырское решение взять и водрузить на постамент Толстого! Но уже не копию из алебастра. Так себе дельце, скажете? Старикашка лыс, а усами оброс, что чертополох, иль не так уж плох? Ить его, мерзавца, к чертям! Да, но на него всегда можно положиться. Это к вопросу о сильной режиссуре. Играли свадьбу.
Ян Смирницкий, 03.2001