Деревня, где всегда война

Уже не впервые соединение самого рафинированного отечественного театра с так называемой деревенской прозой дает превосходный результат — вспомним знаменитую трилогию Льва Додина по роману Федора Абрамова. Сегодня спектакль получился у Петра Фоменко, чьи студийцы инсценировали повесть Бориса Вахтина «Одна абсолютно счастливая деревня».
Сюжет, кажется, простой: жили-были в затерявшейся на просторах России деревне Полина и Михеев, любили друг друга, а потом началась война, и Михеева убили. Первую часть — мирную — «фоменки» показывают в виде театрально изощренных и эмоциональных этюдов, наполняя крошечный зальчик с оставшимися от старого кинотеатра колоннами звуками полощущегося в речке белья, брызгами воды из ведер на коромысле, бабьими песнями и ревом никак не заводящегося трактора. Здесь солируют актеры Сергей Тарамаев и Полина Агуреева, причем если лидирующий в любой труппе под стать своему таланту, то Агуреева, играющая все больше в эпизодах, теперь предстала настоящей лирической героиней — темпераментной, естественной и ни на кого не похожей. Надо сказать, что мастер придумал им изумительные сцены: чего стоит один только эпизод купания, когда на сцене два актера, кусок голубого полотна и — полная иллюзия вечерней прохладной воды, обнаженного женского тела, целомудренной и эротичной любовной игры. Театр ведь и есть иллюзия, и чем она правдоподобнее, тем театр лучше.
Словом, наслаждаешься любовной идиллией в бедной советской деревне, именуемой в те времена колхозом, и думаешь: почему же все-таки Вахтин считался некогда писателем-диссидентом? Разгадка — во второй части постановки. Михеева, конечно, на войне убивают, но убивают свои же — из-за несогласованности действий. А разговор майора, замполита и капитана, в результате которого и напарник Михеева Куропаткин попадает в штрафбат и тоже, конечно, погибает, является просто апофеозом тупости и трусости воинских начальников, которая и сегодня живет и процветает, о чем можно судить хотя бы по некоторым сообщениям из Чечни. На спектакле «фоменок» просто физически ощущаешь, как в одно мгновение Михеев, который еще вчера любил Полину и даже успел на ней жениться, и Куропаткин, который ни на ком жениться не успел, превращаются в пушечное мясо, в ничто. Когда Михеев умирает, то залезает как бы на небо, а в спектакле — на сетку, подвешенную к потолку, и к его голой ноге цепляют бирку. И все остальное действие уже происходит под этой свесившейся с небес голой ногой с прикрепленной к ней бумажкой. Так что у Вахтина, писавшего свою повесть уже давно, антивоенный пафос этих «этюдов» и сегодня, в разгар генеральского энтузиазма, звучит вполне по-диссидентски.
Уходящий сезон зрителя не баловал открытиями, но вот преподнес под конец впечатление сильное и пронзительное. И, ни в коем случае не умаляя достоинств работы Петра Фоменко и его актеров, думаешь: а не способствовала ли такому эффекту и воцарившаяся в последнее время в обществе напряженная атмосфера ожидания перемен к худшему, к тому, что вроде бы уже пройдено, а все равно вылезает из небытия, как памятник Дзержинскому на Лубянке? Слава богу, что хотя бы у нашего театра неистребима традиция говорить правду наперекор некоему общему мнению, поощряемому сверху.
Начавшись в русле деревенской прозы, повесть Вахтина заканчивается в стиле фантастического реализма. В ней никто не умирает, потому что убитые на войне смеются, вспоминают и даже беседуют с живыми. Михеев, например, советует Полине взять в дом мужчину, так как одна она с родившейся двойней никак не справится. Мужчиной этим, то есть новым мужем Полины и отцом ее новой двойни, становится пленный немец. Потом и Полина, и ее мать, и тетки Михеева тоже уйдут куда-то на небо с трепещущими белыми бабочками в руках, а жизнь в «одной абсолютно счастливой деревне» будет продолжаться. И туда опять будут приходить похоронки, как будто и не прошло более полувека.