«Счастливая деревня» в Мастерской Петра Фоменко
Судить о спектакле по прогону, даже по премьере преждевременно. Как по новорожденному гадать, что же он за личность. Остается надеяться на родителей.
Друзья шутили, что Борис Вахтин, автор повести «Одна абсолютно счастливая деревня», участник питерской литературной группы «Горожане», не назвал эту вещь поэмой хотя бы потому, что так уже названы «Мертвые души» Гоголя. Одический тембр речи, высокий поэтический раскат все это действительно позволяет назвать очень платоновскую «┘Деревню» поэмой.
Но «Одна абсолютно счастливая деревня» это не повесть и не поэма вовсе, а песня. И в песню эту ворвалась война.
А сначала деревня голосила, кукарекала, гомонила-пела. Бабы в реке полоскали белье, чесали языками, мужики пилили дрова, а тракторист как представитель технической интеллигенции день-деньской опирался на агрегат.
На Полине (Полина Агуреева) белая рубашка и изящные резиновые сапожки. Интонационно и мимически она напоминает иногда Ирину Муравьеву, а ее диалоги с Михеевым и с самой собой невольно приводят на ум «Дом, который построил Джек». У них с Михеевым (Сергей Тарамаев) все было хорошо. Он ее вещи прятал, пока она в реке купалась, разговаривал с ней о любви и замуж звал, а она просто так его любила, и жизнь была прекрасна уже сегодня, а не в каком-то там невнятном завтра. Но «громыхнула гроза, бессмысленная с точки зрения нежной травы, синей-синей реки и окна, забитого досками и заткнутого ветошью».
И вот дремучий дед (Карэн Бадалов), лежа на досках, объясняет Полине необходимость оставить ребенка во чреве и костяшками локтей характерно изображает стук поездов, идущих на фронт: «Твоего-то Михеева могут убить, родишь себе другого»┘ А девушка причитает: «Как же он, проклятый, так устроился, что я и любить его должна, и замуж за него должна, и первенца ему рожать должна, и болею я за него?»
«Бывает такое», услышала в ответ.
Узнав о смерти мужа, Полина надевает свой белый свадебный венок, похожий на венок Офелии, и с неизбывной любовью к «проклятому» Михееву одна бьется с сыновьями-близнецами, колотится на заводе, отмахивается от колченогого завскладом.
Удивительно: эпическая роль усталой матери у Полины Агуреевой гораздо выразительнее сцен ее девичества. Три трудные, «экзистенциальные» роли пугала, дремучего деда и колодца с журавлем с блеском играет Карэн Бадалов. Михеев Тарамаев, недавно принятый в труппу актер театра на Малой Бронной, сдержан, ровен, и эта его «непрочувствованность» порой полезна спектаклю. Поэмы пока не получилось. Есть отдельные зарисовки, ценные сами по себе, несколько хороших актерских работ, а главное есть песня. Русские народные песни Мадлен Джабраилова и Ольга Левитина поют так, что нет никаких сомнений: это настоящее. И если у спектакля есть потенциал, то песня уже состоялась.
Друзья шутили, что Борис Вахтин, автор повести «Одна абсолютно счастливая деревня», участник питерской литературной группы «Горожане», не назвал эту вещь поэмой хотя бы потому, что так уже названы «Мертвые души» Гоголя. Одический тембр речи, высокий поэтический раскат все это действительно позволяет назвать очень платоновскую «┘Деревню» поэмой.
Но «Одна абсолютно счастливая деревня» это не повесть и не поэма вовсе, а песня. И в песню эту ворвалась война.
А сначала деревня голосила, кукарекала, гомонила-пела. Бабы в реке полоскали белье, чесали языками, мужики пилили дрова, а тракторист как представитель технической интеллигенции день-деньской опирался на агрегат.
На Полине (Полина Агуреева) белая рубашка и изящные резиновые сапожки. Интонационно и мимически она напоминает иногда Ирину Муравьеву, а ее диалоги с Михеевым и с самой собой невольно приводят на ум «Дом, который построил Джек». У них с Михеевым (Сергей Тарамаев) все было хорошо. Он ее вещи прятал, пока она в реке купалась, разговаривал с ней о любви и замуж звал, а она просто так его любила, и жизнь была прекрасна уже сегодня, а не в каком-то там невнятном завтра. Но «громыхнула гроза, бессмысленная с точки зрения нежной травы, синей-синей реки и окна, забитого досками и заткнутого ветошью».
И вот дремучий дед (Карэн Бадалов), лежа на досках, объясняет Полине необходимость оставить ребенка во чреве и костяшками локтей характерно изображает стук поездов, идущих на фронт: «Твоего-то Михеева могут убить, родишь себе другого»┘ А девушка причитает: «Как же он, проклятый, так устроился, что я и любить его должна, и замуж за него должна, и первенца ему рожать должна, и болею я за него?»
«Бывает такое», услышала в ответ.
Узнав о смерти мужа, Полина надевает свой белый свадебный венок, похожий на венок Офелии, и с неизбывной любовью к «проклятому» Михееву одна бьется с сыновьями-близнецами, колотится на заводе, отмахивается от колченогого завскладом.
Удивительно: эпическая роль усталой матери у Полины Агуреевой гораздо выразительнее сцен ее девичества. Три трудные, «экзистенциальные» роли пугала, дремучего деда и колодца с журавлем с блеском играет Карэн Бадалов. Михеев Тарамаев, недавно принятый в труппу актер театра на Малой Бронной, сдержан, ровен, и эта его «непрочувствованность» порой полезна спектаклю. Поэмы пока не получилось. Есть отдельные зарисовки, ценные сами по себе, несколько хороших актерских работ, а главное есть песня. Русские народные песни Мадлен Джабраилова и Ольга Левитина поют так, что нет никаких сомнений: это настоящее. И если у спектакля есть потенциал, то песня уже состоялась.
Екатерина Васенина, «Новая газета», 22.06.2000