Человек человеку сестра

В театре «Мастерская П. Фоменко» состоялась долгожданная премьера. Руководитель театра представил на сцене филиала Малого театра четырехчасовое зрелище — «Три сестры» по пьесе Чехова.
Когда Чехова ставят везде и всюду, в черешневом лесу и в подсобных помещениях, еще одна постановка, казалось, должна бы вызвать в потенциальном зрителе дрожь. Опять со сцены будут порываться «в Москву, в Москву», а «милые сестры» тихонько завоют, поняв, что «забудут наши лица, наши голоса». Однако Петр Фоменко — случай особый, и его спектакля по Чехову смиренно ждали, в день премьеры организовав огромную очередь у входа в театр. Но и в спектакль Фоменко закралась легкая ирония к избитым (почти в прямом смысле) на наших подмостках чеховским паузам, нюансам и подтексту. Весь спектакль сопровождает «человек в пенсне» — нет сомнений, это Антон Павлович, который прерывает разговоры героев спектакля словом «пауза», то настойчивым, то сочувствующим. Порой он ненавязчиво пререкается с персонажами «Трех сестер». Правда, делает это крайне редко.
Ирину и Машу играют сестры Кутеповы, и когда Кулыгин (Тагир Рахимов) говорит: «Ирина хорошая девушка, она даже чем-то похожа на Машу», не рассмеяться трудно — близнецы ведь и правда друг на друга похожи. Ольгу играет Галина Тюнина, Чебутыкина — сильно преобразившийся Юрий Степанов: очки, бородка, палочка, нелегкая походка, интонации пожившего человека. Роль Соленого блестяще сыграл Карен Бадалов.
Спектакль сделан, с одной стороны, достоверно, тщательно и подробно, с другой — свободно и порой лукаво. Вот кто-то задувает огромные люстры со свечами, и они покорно гаснут, вот одна из героинь говорит: «Остаюсь завтракать!» — и сестры ложатся на пол сцены. Быть может, сочетание тщательности и легкости создает впечатление, что мы зашли в гости к Прозоровым. И поэтому выкрики вроде: «Какова сверхзадача? Режиссерская позиция? Кто прав, кто виноват?» — отпадают, ведь по отношению, например, к соседям, симпатичны они тебе или нет, ты не станешь задавать подобные вопросы. И герои, которые без перерыва треплются о труде, а во время пожара занимаются черт знает чем, вызывают и симпатию, и нелюбовь. Вспоминаются и слова Чехова «не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную… не верю даже когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр».
Кто-то, как герои «Трех сестер», во время пожара живет так, словно ничего не происходит, кто-то во время нашего пожара ставит и играет спектакль об этих беспечных людях, кто-то приходит на это посмотреть. Так что расстояние между сестрами Прозоровыми и теми, кто пытается рефлексировать, глядя на них, невелико. Хотя вроде бы будущее, о котором мечтали герои «Трех сестер», наступило. Или почти наступило. И в этом будущем снова мечтают о будущем.
«Конечно, я умный человек, умнее очень многих», — говорит Кулыгин, и ты думаешь не о поэтике Чехова и тому подобных премудростях, а о том, как мог такое ляпнуть этот человек. Или когда Маша сознается сестрам: «Я люблю Вершинина!» — это ведь обычный разговор трех несчастливых женщин. Фоменко обнажает очень конкретную, изначальную суть истории дома Прозоровых с ее влюбленностями, тайнами, нелепостями. Вот одна из сестер, впервые увидев Вершинина после долгой разлуки, в ужасе прикрывает лицо руками, чтобы не видеть постаревшего мужчину. Вот Маша, впервые приблизившись к Вершинину, робко погладила его китель указательным пальцем. А за стенами дома Прозоровых ощущается город с серым, сонным, бездвижным существованием, которое действует на жизнь обитателей дома. Музыка откликается на то, что происходит с героями: барон засвистел — и его свист подхватила мелодия, Маша выбежала на сцену — и шорох ее шагов продолжился в музыке.
Петр Фоменко настаивает на простоте — не то чтобы совсем неслыханной, но именно той, которая доступна только мастерам. Такой же несуетный взгляд на героев Чехова показал Лев Додин в спектакле «Дядя Ваня», привезенном этой весной на «Золотую маску». Додин, как и Фоменко, не хотел ничего перетрактовывать, переиначивать, состязаться с какими-то театральными рекордами, идти против течения или по нему. Он просто плыл в течении своем. И так же не было ни правых, ни виноватых в его спектакле, и едва ли не главным «героем» становилось мерное движение жизни.
Поэтому так подействовало на публику несложное решение сцены последнего свидания Ирины с Тузенбахом: на его плечах нелепо висят китель и пальто, он бросает Ирине соломенную шляпку, Ирина, смеясь, ее ловит и кидает обратно. А их разговор — о предстоящей дуэли, о предстоящей гибели Тузенбаха. Когда он умрет, начнется недолгий листопад.