Евгений Гришковец: Мне не нравятся интеллектуалы

Евгений Гришковец на этой неделе добрался до Самары. Корреспонденту Агентства национальных новостей удалось побеседовать с известным режиссером, актером, писателем и телеведущим. 

За три дня Лауреат многочисленных премий, в том числе «Антибукера» и «Золотой маски», и ведущий авторской программы «Настроение» на канале СТС успел дать концерт с группой «Бигуди» (с которой записал уже несколько альбомов), а также показать свои первые и самые знаменитые моноспектакли — «Как я съел собаку» и «ОдноврЕмЕнно».

 — Критик Марина Давыдова назвала вас «новым гуманистом». Согласитесь ли вы с этим, читаете ли критику на свои работы?

 — Да, соглашусь. Марину Давыдову читаю, потому что она критик настоящий, подлинно живой и совершенно не ангажированный. Дело в том, что есть умные, но очень ангажированные критики, такие, как Заславский или Должанский. Марина — нет, и ее мнение всегда интересно.

 — Вас ранят негативные отзывы?

 — Да. Меня ранит непонимание, поверхностное отношение. Ранит то, что часто можно прочесть в «Коммерсанте» про мои книги. Видно, что человек прочел один абзац, даже неправильно написал название рассказа, лишь бы что-нибудь черкнуть. Но в том, что касается профессии, я очень уверенный в себе человек. В бытовой жизни — с друзьями, на вечеринке, в семейном кругу, с родителями — я сомневающийся, часто ошибающийся, бывающий истеричным или совершенно неправым. Но в том, что я делаю в искусстве, я очень уверен. Я работаю долго, поэтому делаю мало. К тому же мое базовое образование гораздо лучше, чем у этих критиков. Мне преподавали Тамарченко, Тюпа, Дарвин — Кемеровская кафедра теории литературы тогда была одной из самых выдающихся, сейчас все эти преподаватели в Российском государственном гуманитарном университете. Но по-человечески такая критика очень ранит, особенно тогда, когда книга еще не вышла. Когда вышла — она пошла в тираж, и я уже готов ко всему. К тому, что ее бросят, порвут или, наоборот, завернут в газетку и дадут почитать друзьям. Но до этого я реагирую, как человек без кожи.

 — На фестивале «Новая драма» в Москве нет ни вас, ни Кирилла Серебренникова. Вас негласно считают персонами мейнстрима, гламура. Как вы сами относитесь к течению новой драмы? Могли бы причислить к нему свое творчество? Эдуард Бояков (продюсер, создатель фестиваля «Золотая маска» и театра «Практика» — прим АНН) говорит, что для него новая драма начинается с Евгения Гришковца.

 — Я считаю, что он прав. Он не драматург, а теоретик литературы и знает, о чем говорит. Мое появление в российском театральном контексте произошло на его глазах, мы были друзьями. К новой драме я естественно отношусь. По факту я современный драматург, играю спектакль современный, с современным героем, на современном русском языке. Но к течению и формированию новой драмы я не принадлежу, потому что не нужен ему. Мое появление разрушило бы его сплоченные узы. Я сейчас — обычное явление, которое уже несколько лет является частью русской культуры. Книги продаются в любом магазине, спектакли можно регулярно посмотреть в государственных театрах. Но при этом я продолжаю делать то, с чего начинал.

К тому же так всегда было, и во времена серебряного века: как только возникало какое-то мощное явление, например, акмеистов, появлялся Мандельштам и нарушал те требования, которые предъявляли к поэту акмеисты, раздражал их. Сторонники новой драмы делают на самом деле все правильно. У них есть несколько молодых авторов, которые что-то пишут, но каждый из них отдельно не способен прорвать театральный контекст. Вместе они способны. Мне этого не надо. К тому же я делаю спектакли, которые идут много лет, они репертуарны. То есть я рассчитываю сделать такой спектакль, который проживет много лет и не потеряет своей актуальности. Они же хотят сделать сиюминутное высказывание на маленькой площадке. У нас все принципиально разное.

Частью гламурного модного контекста я был, но только в самом начале, когда мои спектакли шли редко, в каких-то непонятных помещениях, куда ходила только продвинутая и информированная публика.

 — Что в вашем понимании значит «гламурный»?

 — Это понятие уже совсем бессмысленное. Я буквально на днях сформулировал для себя удивительную вещь. В Советском Союзе, помните, были отрывные календари? Вот отрывной календарь заменял собой весь сегодняшний глянец. На одной страничке было написано, что в этот день родился известный человек, на другой — какие-то выкройки, анекдоты. Там даже рецепты печатались, прогнозы… Это же смешно, меня туда относить.

 — Как вы относитесь к Ивану Вырыпаеву и братьям Пресняковым?

 — Мы знакомы, с братьями Пресняковыми в меньшей степени, с Иваном Вырыпаевым в большей. Мы с ним дружны. Я когда-то старался помочь Ивану советом и даже создавал вокруг него информационное поле. Я видел, что он самый талантливый из всех. Единственное — мне не нравится то, что он делает.

 — А «Эйфория» вам понравилась?

 — Еще не видел фильм. Я смотрел «Изображая жертву», и остался очень доволен этой картиной, но совершенно уверен в том, что Кирилл Серебренников снял фильм, но не снял кино. Там нет языка кино. Есть четкое, ясное, внятное высказывание, но какой он режиссер, какой он кинематографист из этого непонятно. Неясно ни пространство, ни атмосфера, ни тип актерских взаимоотношений. А Иван наверняка старался снять кино. И пусть задача не выполнена (это чувствуется по критике), но сам уровень задачи, которую он ставит, вызывает у меня гораздо большее уважение и сочувствие, чем вполне прагматичный и крепкий материал, который сделал Серебренников.

 — Вы как-то заметили, что хотите сыграть у Петра Наумовича Фоменко. Мечта сбудется?

 — К сожалению, пока нет.

 — Зато вы работали с «фоменками» (Ириной Пеговой, Евгением Цыгановым) в фильме Алексея Учителя «Прогулка».

 — Да. Атмосфера была прекрасная, мы все с тех пор друзья. А главное — помимо того, что они прекрасные актеры, у Фоменко есть сильная школа этики отношений. Это прекрасные партнеры, отличные коллеги и товарищи. В них видна единая система воспитания. 

 — Какой театр вам близок?

 — Совсем уж близкого мне драматического театра нет, только кукольный театр «Тень». Мне нравится многое из того, что делает Фоменко, но это совсем не близкий мне театр. Его очень верно назвал какой-то критик «эмигрантом из 70-х в сегодняшний день». Работая по всем канонам театра 70-х годов, он каким-то образом смог найти и воспитать совсем молодую труппу, которой интересно то, что он делает. При этом и театр Камы Гинкаса и театр Фоменко — совсем не умные театры. Я не люблю интеллектуалов. Тех, которые заявляют о том, что они — интеллектуалы. Умных людей люблю, а интеллектуалов не очень. Я рад, что на мои спектакли ходят люди, которые вообще в первый раз в жизни в театр пришли.

 — Вы ведете колонку в журнале «Психология» — вам это доставляет удовольствие?

 — Вы знаете, я не веду. Они выдергивают из моих текстов куски, а потом их печатают.

 — Это плагиат?

 — Нет, это мы так договорились, потому что я вообще никакую колонку нигде не веду — у меня просто нет такой возможности. Это же нужно регулярно что-то писать, а я пишу текст медленно, ручкой.

 — Вы принципиально пишете ручкой, а не набираете текст на компьютере?

 — Сейчас уже принципиально, раньше нет. Я просто не умел работать на компьютере. Когда немного научился, понял, что структура текста, свойственная мне, изменилась. Если диктую — происходит то же самое. Текст начинает расползаться, размазываться. Ручка же дает ощущение сопротивления. Я пишу короткими предложениями, стараюсь писать довольно кратко и очень ясно. Это — именно от ручки.

 — Евгений, за последние пять лет у вас были потрясения от литературы, кино и театра?

 — От театра и литературы нет. Был просто ряд удовольствий. Я мало сейчас читаю художественной литературы и мало смотрю спектаклей. А вот в кино — да. Было сногсшибательное потрясение от Вонг Карвая. От «Любовного настроения» и «2046». Я уверен в том, что этот фильм странным образом сценарно недоработан, но там есть какая-то отчаянная смелость. Очень большое впечатление на меня произвел фильм «Клан Сопрано». Я смотрел все 64 серии медленно, в течение всего лета. Это настоящий роман — очень современный и очень тонко проработанный. Там есть невероятные персонажи вроде жены главного героя, которые настолько изящно выписаны, что диву даешься. Выдающиеся актеры. В этом фильме отсутствует понятие добра и зла, при этом очень жестко заявлена тема мужицкой справедливости. И это для меня просто поразительно.

 — Какие книги повлияли на формирование вашей личности?

 — Безусловно, «Остров сокровищ» Стивенсона, повесть Достоевского «Неточка Незванова». Я бы назвал еще сотни три. Еще очень важное с точки зрения скрупулезнейшего отношения к тексту произведение — «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» Стерна.

 — Все ваши произведения построены на памяти ощущений. Что вы больше всего боитесь забыть в этой жизни?

 — Что забыл, то и забыл. Иногда мне говорят: «как вы помните все это!». Я отвечаю: поймите, вы работаете в газете, или в банке, или у вас автосервис. А я с 1998 года ничего другого не делаю, только профессионально занимаюсь тем, что помню, вижу, запоминаю и реагирую. При этом мне удалось в силу этого перевести всю память из пассива в актив. Я живу в состоянии активной памяти. Это, черт возьми, не так уж просто! Поверьте. Но я убираю из своей жизни историческое время. Между событиями нет дистанции, они все находятся во мне сейчас. Если забыл что-то — значит, это не так значительно.