Евгений Каменькович: «Я не считаю наш путь единственно верным»

Евгений Каменькович, постановщик спектакля и автор прочтения «Улисса» lдопускает, что для адекватного переноса творения Джойса на сцену нужно изобрести новый театр. Сам он до сих пор не до конца уверен в результатах своего грандиозного эксперимента.

 — Вы говорили про свою влюбленность в текст Джойса. А как давно она возникла?
 — Сразу, как я прочитал роман, — в 1998 году. Мы тогда репетировали «Варваров», в театр пришло новое поколение — сильнейший курс: Агуреева, Любимов, Моцкус. И стало понятно, что этот театр теперь может всё.

Тогда я прочел «Улисса», причем все книги я обычно читаю за один день, а на эту ушла неделя, что меня просто взбесило. И уже тогда, например, глава «Циклопы» вызывала гомерический хохот. Возникло желание каким-то образом перенести этот текст на сцену.

 — Еще за три недели до премьеры спектакль назывался «Чужой». Почему «Чужой» и почему в результате он всё же оказался вновь «Улиссом»?
 — К литературе экзистенциализма и к известному произведению Камю это не имело отношения, во всяком случае, мы об этом не думали.

«Чужой» — не единственный вариант названия, мы перебирали, наверное, миллион вариантов. Но мне все-таки казалось, что «Чужой» — самый точный.

Для Джойса было важно, что Блум — чужой в Дублине, непринципиально, что еврей, — Джойс в какой-то момент хотел сделать его румыном, цыганом…

Но после встречи с Сергеем Хоружим, переводчиком и исследователем романа, которого мы пригласили на прогон, остановились все-таки на «Улиссе», чтобы не мешать героя его многоликости. При этом Хоружий тоже предлагал свои названия. 

 — Вы разделяете персонажей на героев, которых трое: Блум, Стивен, Молли, и их исполнители играют только одну роль в спектакле, и остальных — дублинцев, где на каждого актера приходится порой по пять, по шесть образов. С чем связано это разделение?

 — Возможно, не надо было этого делать, поскольку я-то как раз хотел подчеркнуть, что все они — дублинцы, все — главные в этом спектакле. Выделение героев связано скорее с удобством зрительского восприятия. Кстати, Юрий Буторин у нас не всегда играет одного только Стивена — он при необходимости затыкает бреши.

 — Актеров на эти три основные роли вы видели заранее или тоже были сомнения?
 — Скажем так, я определился не совсем сразу, но достаточно быстро и легко.

 — Я спрашиваю об этом, потому что Анатолий Горячев в роли Блума многим кажется недостаточно харизматичным.
 — Это, мягко говоря, спорно. Есть и другие мнения — говорят, что Горячев, наоборот, в этой своей работе прорвался черт-те куда.

И более того — я слышал, что за время репетиций и его спектакль по «Запискам сумасшедшего» («Он был титулярный советник. ..»), который Горячев играет на Старой сцене, приобрел совершенно новое качество. Надо бы сходить, самому посмотреть.

Да, есть мнения, что Блуму в нашей интерпретации недостает мужественности, но ведь у Джойса, например, есть эпизод, где Блум фантазирует, как его физически истязает женщина, порет плетками, а он получает от этого наслаждения, какая уж тут «мужественность».

Крен в сторону интеллигентности — да, наверное, но это имеет право на существование. А вообще я хочу сказать, что Горячев справился с ролью гиперпрофессионально — факт. Остальное нравится — не нравится, дело вкуса. Могу только сказать, если есть в Москве на театре другой актер, который сможет это так сыграть, скажите кто, я хочу с ним познакомиться.

 — Особое место в спектакле занимает Молли Полины Кутеповой. И вот этот выбор, кажется, ни у кого не вызывает вопросов.

 — А ведь на самом деле Молли, такая, какой она написана Джойсом, — это скорее Маша Аронова или молодая Гундарева!

Сейчас-то, конечно, все узнают в Кутеповой героиню «Улисса», но если бы кому-то раньше сказали, что Полина Кутепова будет играть Молли, у человека, который имеет хоть какое-то понятие о романе, глаза полезли бы на лоб.

Для меня вопрос, как подступиться к роли Молли, был одним из самых проблемных в работе. И могу признаться, от того, что написал я в своей инсценировке, в спектакле имеются сильные отступления. 

Полина фактически выступила еще и как инсценировщик своей главы, а в процессе работы мы ожесточенно спорили, порой нас едва удавалось примирить!

Я делал акцент на горячих и вкусных местах, и все мужики меня, естественно, поддерживали. Кутепова акцентирует другой мотив: не вожделение, но ожидание. 

И это, вероятно, правильно: с чем еще у нас в первую очередь связана Пенелопа как образ в мировой культуре? Конечно, с ожиданием.

 — Сложнейший модернистский роман вы инсценировали достаточно традиционно. Насколько это было принципиальным для вас?
 — Такие упреки мне уже приходилось слышать. Дима Крымов, мой соратник, с которым мы разговаривали после премьеры, помимо всех обнаруженных им достоинств спектакля, все-таки отметил: если браться за такой текст, то надо изобретать новый театр.

Теоретически это хорошо, верно. Но когда на репетициях мы пытались предпринять нечто «революционное» — ускользало общее содержание. И тогда мы приняли принципиальное решение: пусть инсценировка будет «ортодоксальной», но мы сможем проследить всё путешествие героя.

Ведь каждая главка имеет не только свой литературный жанр, как у Джойса, но и драматургический — от трагедии до анекдота. Были вопросы и у Хоружего: «Зачем так много букв?»

Да, пожалуй, для нас в работе главными оказались «буквы». Мои студенты-режиссеры сейчас спорят о получившемся в результате. Ну что же, я не считаю наш путь единственно верным.