«Владимир в гриднице высокой запировал…»
В «Мастерской Петра Фоменко» сыграли премьеру «Руслана и Людмилы»
Время за окном вносит свои коррективы в нашу жизнь. И на задуманный больше года назад спектакль «Руслан и Людмила» по поэме Пушкина пала тень происходящего за окном. Все слова Пушкина о Киеве – матери городов русских, о силе русского богатырского духа, о Владимире Красном Солнышке обрели злободневные контаминации, на которые создатели спектакля вряд ли рассчитывали.
В своей «Смерти Вазир-Мухтара» Юрий Тынянов заметил, что судьба детей зависит от того, в каком доме они родились – каменном или деревянном. Из каменного родители стремятся поскорее детей выпихнуть куда подальше за недостатком места. Деревянный же дом живет в такт бытию семьи: разрастается флигелями, мезонинами, пристройками и верандами. Эту классификацию можно применить и к театрам: одни быстро расстаются со своими молодыми командами, выпихивая их в свободное плавание, у других – начинаются пристройки. «Мастерская Петра Фоменко» явно относится к категории домов счастливых, деревянных: постепенно и незаметно небольшой флигелек стажерской студии разросся в целый этаж и продолжает прирастать башенками и верандами. Опытный учитель Евгений Каменькович погружает молодых в большую литературу и поэзию (тут тебе и Тургенев, и Бунин, и Мандельштам, и Пушкин). Последние сезоны – ищет в молодых таланты постановочные (и ищет явно не безуспешно).
Начало работы Михаила Крылова над «Русланом и Людмилой» успел благословить Петр Наумович. За год уже без Мастера набросок вырос в полноценный спектакль на Малой сцене «Мастерской».
Задником и предлагаемыми обстоятельствами стали пролеты, лестницы и геометрические конструкции фойе. По лестницам поскакали всадники на конях-палочках с головами-мочалками. Столы на колесиках легко трансформируются то в свадебный стол, то в брачную кровать, то в восточное ложе Людмилы в замке Черномора, а то и вовсе уезжают с глаз долой, увозя отыгравших персонажей. Рассыпанные по полу сцены апельсины обозначают волшебные сады. Жестяные ведра на головах – рыцарские шлемы. Злобную волшебницу Наину утаскивают за хвост ее пышного одеяния. Волшебная шапка на голове Людмилы светится лампочками-гирляндами. Но вот гром и молния звучат и пылают совсем «как настоящие». А огромная голова, сооруженная из полотна, в котором угадываются нос, глаза и губы, заставляет зал изумленно присвистнуть.
Исполнители пластично скачут на палках, бьют чечетку, щелкают кастаньетами, катаются по наклонному помосту, а героиня даже делает шпагат на разъезжающихся лестницах. Насыщенная акробатика не мешает звучанию текста: актеры «Мастерской» с привычным мастерством доносят не только каждое пушкинское слово, но и знаки пунктуации. Главными «моторами» спектакля становятся: изысканный Ратмир – Федор Малышев, энергичная и смешливая Людмила – Екатерина Смирнова и Рассказчик, которого играет режиссер спектакля Михаил Крылов. Загримированный под Пушкина, он появляется, крутясь юлой, и чертом из табакерки выскакивает в самые неожиданные моменты действия, подхлестывая и комментируя поступки действующих лиц.
Качели между иронией и волшебством и определяют интонацию постановки (и когда ирония забивает волшебство, сразу проседает и ритм, и внимание зала). Пушкин, идя стопами параллельными с братьями Гримм, предназначал свою поэму-сказку не столько детям, сколько взрослым, способным оценить фривольную игру фантазии и лукавую нескромность. Но, как и в случае со сказками братьев Гримм, детская аудитория решительно присвоила приключения Руслана, Людмилы, Черномора.
Зал премьерного спектакля примерно на четверть заполнен 5–7-летними крошками. Они радостно подхватывают и договаривают за актером строчки «У Лукоморья дуб зеленый» (в «Мастерскую» явно ходят интеллигентные дети). Но скучают на всевозможных отступлениях и комментариях по поводу радостей брачной постели, предвкушаемых Русланом, или иллюстраций семейного счастья Ратмира, влюбившегося в рыбачку.
Адресат спектакля еще уточняется и явно будет корректироваться. После «Руслана и Людмилы» Евгений Каменькович с пристрастием интервьюирует «самых маленьких»: скучно было?
Надеюсь, что, обкатавшись, спектакль потеряет иллюстративные длинноты (ну не надо каждую строчку Пушкина давать в сценическом сурдопереводе). И, освоив пушкинскую веселость, актеры обретут и необходимую пушкинскую легкость…
В своей «Смерти Вазир-Мухтара» Юрий Тынянов заметил, что судьба детей зависит от того, в каком доме они родились – каменном или деревянном. Из каменного родители стремятся поскорее детей выпихнуть куда подальше за недостатком места. Деревянный же дом живет в такт бытию семьи: разрастается флигелями, мезонинами, пристройками и верандами. Эту классификацию можно применить и к театрам: одни быстро расстаются со своими молодыми командами, выпихивая их в свободное плавание, у других – начинаются пристройки. «Мастерская Петра Фоменко» явно относится к категории домов счастливых, деревянных: постепенно и незаметно небольшой флигелек стажерской студии разросся в целый этаж и продолжает прирастать башенками и верандами. Опытный учитель Евгений Каменькович погружает молодых в большую литературу и поэзию (тут тебе и Тургенев, и Бунин, и Мандельштам, и Пушкин). Последние сезоны – ищет в молодых таланты постановочные (и ищет явно не безуспешно).
Начало работы Михаила Крылова над «Русланом и Людмилой» успел благословить Петр Наумович. За год уже без Мастера набросок вырос в полноценный спектакль на Малой сцене «Мастерской».
Задником и предлагаемыми обстоятельствами стали пролеты, лестницы и геометрические конструкции фойе. По лестницам поскакали всадники на конях-палочках с головами-мочалками. Столы на колесиках легко трансформируются то в свадебный стол, то в брачную кровать, то в восточное ложе Людмилы в замке Черномора, а то и вовсе уезжают с глаз долой, увозя отыгравших персонажей. Рассыпанные по полу сцены апельсины обозначают волшебные сады. Жестяные ведра на головах – рыцарские шлемы. Злобную волшебницу Наину утаскивают за хвост ее пышного одеяния. Волшебная шапка на голове Людмилы светится лампочками-гирляндами. Но вот гром и молния звучат и пылают совсем «как настоящие». А огромная голова, сооруженная из полотна, в котором угадываются нос, глаза и губы, заставляет зал изумленно присвистнуть.
Исполнители пластично скачут на палках, бьют чечетку, щелкают кастаньетами, катаются по наклонному помосту, а героиня даже делает шпагат на разъезжающихся лестницах. Насыщенная акробатика не мешает звучанию текста: актеры «Мастерской» с привычным мастерством доносят не только каждое пушкинское слово, но и знаки пунктуации. Главными «моторами» спектакля становятся: изысканный Ратмир – Федор Малышев, энергичная и смешливая Людмила – Екатерина Смирнова и Рассказчик, которого играет режиссер спектакля Михаил Крылов. Загримированный под Пушкина, он появляется, крутясь юлой, и чертом из табакерки выскакивает в самые неожиданные моменты действия, подхлестывая и комментируя поступки действующих лиц.
Качели между иронией и волшебством и определяют интонацию постановки (и когда ирония забивает волшебство, сразу проседает и ритм, и внимание зала). Пушкин, идя стопами параллельными с братьями Гримм, предназначал свою поэму-сказку не столько детям, сколько взрослым, способным оценить фривольную игру фантазии и лукавую нескромность. Но, как и в случае со сказками братьев Гримм, детская аудитория решительно присвоила приключения Руслана, Людмилы, Черномора.
Зал премьерного спектакля примерно на четверть заполнен 5–7-летними крошками. Они радостно подхватывают и договаривают за актером строчки «У Лукоморья дуб зеленый» (в «Мастерскую» явно ходят интеллигентные дети). Но скучают на всевозможных отступлениях и комментариях по поводу радостей брачной постели, предвкушаемых Русланом, или иллюстраций семейного счастья Ратмира, влюбившегося в рыбачку.
Адресат спектакля еще уточняется и явно будет корректироваться. После «Руслана и Людмилы» Евгений Каменькович с пристрастием интервьюирует «самых маленьких»: скучно было?
Надеюсь, что, обкатавшись, спектакль потеряет иллюстративные длинноты (ну не надо каждую строчку Пушкина давать в сценическом сурдопереводе). И, освоив пушкинскую веселость, актеры обретут и необходимую пушкинскую легкость…
Ольга Егошина, «Новые Известия», 18.03.2014