Место встречи меня и государства
В «Мастерской Петра Фоменко» показали «Современную идиллию» Салтыкова-Щедрина
История «сговора» либеральных протестантов с режимом – сюжет, видимо, актуальный на все времена. Будь то пореформенная Россия, когда Салтыков-Щедрин писал свой роман «Современная идиллия», пробираясь через рогатки цензуры к читателям «Отечественных записок». Или Россия послеоттепельная, когда Георгий Товстоногов поставил своего «Балалайкина и К» в «Современнике». Или Россия, вставшая с колен, о которой и для которой Евгений Каменькович ставит свою версию одного из самых мрачных русских романов.
Часто звучащая сентенция, что Салтыков-Щедрин будет актуален в России всегда, надо признаться, мало радует. Но что делать, если его описание процесса замещения иностранных вин винами, сделанными в Ярославле и Кашине, кажется самым убийственным по точности анализом проходящей сегодня за окном кампании импортозамещения, ее причин и следствий? А уж описания двух братьев-радикалов, заставляющих обывателей вольнодумно петь «Вильгельма Телля», и вовсе кажется взятым прямо из соцсетей
Достоевский когда-то дал ироническую формулу творчества Салтыкова-Щедрина: «Тема сатир Щедрина – это спрятавшийся где-то квартальный, который его подслушивает и на него доносит, а г-ну Щедрину от этого жить нельзя». Щедрин отзыв коллеги прокомментировал: «Вот господин Достоевский пишет про меня, что я, когда пишу, – квартального опасаюсь. Это правда, только добавить нужно: опасаюсь квартального, который во всех людях российских засел внутри. Этого я опасаюсь».
Собственно, «Современная идиллия» Евгения Каменьковича – рассказ о торжестве этого «внутреннего квартального», шаг за шагом прибирающего к рукам бывших тружеников пера, либералов, протестующих, креативщиков. Мрачная фигура Павла Степановича Молчалина (Сергей Якубенко) возникнет на хлюпающих болотных просторах и мрачно посоветует «годить». И вот уже наш герой – «Я либерал» – опрометью бежит к другу Глумову, и со товарищи по убеждениям решают «годить» вместе, ибо так веселее.
Рассказчика играет Михаил Крылов, Глумова – Федор Малышев. Их яркий дуэт построен по законам цирковой пары. Белый клоун, весь собранный из углов и желчи, и энтузиаст Рыжий, круглолицый, с пшеничными голубыми наивными глазами и неудержимой потребностью восторга. Обет использования языка исключительно в целях первичной переработки пищи для Рыжего особенно тяжел. То и дело подмывает его развести словесные кружева, ну хоть о качестве поедаемой ветчины (какой либерал не озабочен качеством вкушаемых деликатесов!) Но, шалишь, братец!
Умерщвление мыслительной функции в «Современной идиллии» происходит почти с молниеносной быстротой: раз – и вместо креативных и подающих надежды интеллигентов перед зрителями возникают потерявшие человеческий облик икающие и рыгающие скоты, для удобства переваривания уже опустившиеся на четвереньки. Именно в этом правильном состоянии благонамеренного обывателя, который должен быть сыт, пьян и с трудом языком ворочать от избытка чувств, наших героев зовут в полицейский участок «на чашку чая».
«Участок – великая вещь! Это место встречи меня и государства», – оборонил как-то провидец Велимир Хлебников.
Болото, окружающее их комнату-насест, замерзает, и так легко по льду скользить на коньках в раскрывающиеся ослепительные перспективы. Под хит «АукцЫона»: « Там дам даром туда-сюда!» герои играют в карты с Кшепшицюльским (Игорь Войнаровский), выпивают с Гадюком-Очищенным (Иван Верховых), празднуют дни рождения квартального Ивана Тимофеевича (Владимир Свирский), наконец, вызываются редактировать полицейские «Уставы о благопристойности обывателей». И как апофеоз официального признания: новые полицейские «сотрудника из дворян» помогают в устройстве дела щекотливого – приискивают мужа для штучки купца Парамонова Фаинушки (Моника Санторо).
В качестве лучшей кандидатуры жениха возникает Балалайкин, чудовищный по емкости щедринский образ прогрессивного болтуна, в котором можно узнать черты и адвоката, и деятеля эстрады, и модного режиссера, и имиджмейкера, и куратора всего-всего-всего. Дмитрий Захаров убийственно точен в создании узнаваемой маски проходимца, которого можно купить с потрохами – и не то чтобы задорого. Этот будет процветать при любой «внутренней политике» и всегда обернется необходимым. Если существование «применительно к подлости» у одних персонажей «Современной идиллии» диктуется исключительно страхом, то другие искренне полагают его единственным разумным способом жизни. И эти другие с Балалайкиным во главе своей победоносной самовлюбленностью заполняют сцену, зрительный зал и, кажется, даже накрывают собой примыкающую Москву-сити.
Евгений Каменькович, идя вслед за Щедриным, оставляет «испуганным душам» надежду все-таки встряхнуться под уколами проснувшегося стыда, но без особой убежденности. Вспыхивают всполохи света. «Бежим», – взывает Глумов Но не случайно из новой инсценировки выкинута вся часть путешествия-побега героев по России, а суд над бунтовщиком-Пескарем (так в авторской транскрипции) перенесен в экспозицию постановки.
Болотное судилище, где все одеты в рыбацкие сапоги и непромокаемые плащи, разбирает дело местных пескарей, сбежавших от перспектив быть пущенными в уху. Суд заканчивается смертью единственного пойманного непосредственно в местной речке больного пескаря и известием, что удравших пескарей благополучно изловила полиция. ..
Побег от всеобщего «мучительного оподления» и для Щедрина, и для Каменьковича – отнюдь не панацея. Но даже самые смирные души, когда подступает к горлу, способны на поступки, их самих удивляющие. .. А над сценой светится эпиграф романа: «Спите! Бог не спит за вас».
Часто звучащая сентенция, что Салтыков-Щедрин будет актуален в России всегда, надо признаться, мало радует. Но что делать, если его описание процесса замещения иностранных вин винами, сделанными в Ярославле и Кашине, кажется самым убийственным по точности анализом проходящей сегодня за окном кампании импортозамещения, ее причин и следствий? А уж описания двух братьев-радикалов, заставляющих обывателей вольнодумно петь «Вильгельма Телля», и вовсе кажется взятым прямо из соцсетей
Достоевский когда-то дал ироническую формулу творчества Салтыкова-Щедрина: «Тема сатир Щедрина – это спрятавшийся где-то квартальный, который его подслушивает и на него доносит, а г-ну Щедрину от этого жить нельзя». Щедрин отзыв коллеги прокомментировал: «Вот господин Достоевский пишет про меня, что я, когда пишу, – квартального опасаюсь. Это правда, только добавить нужно: опасаюсь квартального, который во всех людях российских засел внутри. Этого я опасаюсь».
Собственно, «Современная идиллия» Евгения Каменьковича – рассказ о торжестве этого «внутреннего квартального», шаг за шагом прибирающего к рукам бывших тружеников пера, либералов, протестующих, креативщиков. Мрачная фигура Павла Степановича Молчалина (Сергей Якубенко) возникнет на хлюпающих болотных просторах и мрачно посоветует «годить». И вот уже наш герой – «Я либерал» – опрометью бежит к другу Глумову, и со товарищи по убеждениям решают «годить» вместе, ибо так веселее.
Рассказчика играет Михаил Крылов, Глумова – Федор Малышев. Их яркий дуэт построен по законам цирковой пары. Белый клоун, весь собранный из углов и желчи, и энтузиаст Рыжий, круглолицый, с пшеничными голубыми наивными глазами и неудержимой потребностью восторга. Обет использования языка исключительно в целях первичной переработки пищи для Рыжего особенно тяжел. То и дело подмывает его развести словесные кружева, ну хоть о качестве поедаемой ветчины (какой либерал не озабочен качеством вкушаемых деликатесов!) Но, шалишь, братец!
Умерщвление мыслительной функции в «Современной идиллии» происходит почти с молниеносной быстротой: раз – и вместо креативных и подающих надежды интеллигентов перед зрителями возникают потерявшие человеческий облик икающие и рыгающие скоты, для удобства переваривания уже опустившиеся на четвереньки. Именно в этом правильном состоянии благонамеренного обывателя, который должен быть сыт, пьян и с трудом языком ворочать от избытка чувств, наших героев зовут в полицейский участок «на чашку чая».
«Участок – великая вещь! Это место встречи меня и государства», – оборонил как-то провидец Велимир Хлебников.
Болото, окружающее их комнату-насест, замерзает, и так легко по льду скользить на коньках в раскрывающиеся ослепительные перспективы. Под хит «АукцЫона»: « Там дам даром туда-сюда!» герои играют в карты с Кшепшицюльским (Игорь Войнаровский), выпивают с Гадюком-Очищенным (Иван Верховых), празднуют дни рождения квартального Ивана Тимофеевича (Владимир Свирский), наконец, вызываются редактировать полицейские «Уставы о благопристойности обывателей». И как апофеоз официального признания: новые полицейские «сотрудника из дворян» помогают в устройстве дела щекотливого – приискивают мужа для штучки купца Парамонова Фаинушки (Моника Санторо).
В качестве лучшей кандидатуры жениха возникает Балалайкин, чудовищный по емкости щедринский образ прогрессивного болтуна, в котором можно узнать черты и адвоката, и деятеля эстрады, и модного режиссера, и имиджмейкера, и куратора всего-всего-всего. Дмитрий Захаров убийственно точен в создании узнаваемой маски проходимца, которого можно купить с потрохами – и не то чтобы задорого. Этот будет процветать при любой «внутренней политике» и всегда обернется необходимым. Если существование «применительно к подлости» у одних персонажей «Современной идиллии» диктуется исключительно страхом, то другие искренне полагают его единственным разумным способом жизни. И эти другие с Балалайкиным во главе своей победоносной самовлюбленностью заполняют сцену, зрительный зал и, кажется, даже накрывают собой примыкающую Москву-сити.
Евгений Каменькович, идя вслед за Щедриным, оставляет «испуганным душам» надежду все-таки встряхнуться под уколами проснувшегося стыда, но без особой убежденности. Вспыхивают всполохи света. «Бежим», – взывает Глумов Но не случайно из новой инсценировки выкинута вся часть путешествия-побега героев по России, а суд над бунтовщиком-Пескарем (так в авторской транскрипции) перенесен в экспозицию постановки.
Болотное судилище, где все одеты в рыбацкие сапоги и непромокаемые плащи, разбирает дело местных пескарей, сбежавших от перспектив быть пущенными в уху. Суд заканчивается смертью единственного пойманного непосредственно в местной речке больного пескаря и известием, что удравших пескарей благополучно изловила полиция. ..
Побег от всеобщего «мучительного оподления» и для Щедрина, и для Каменьковича – отнюдь не панацея. Но даже самые смирные души, когда подступает к горлу, способны на поступки, их самих удивляющие. .. А над сценой светится эпиграф романа: «Спите! Бог не спит за вас».
Ольга Егошина, «Новые Известия», 26.02.2015