Мир на выдохе
Премьера «Двадцать третий» в «Мастерской Петра Фоменко»
Евгений Каменькович поставил «Чёрный обелиск» Ремарка – роман о «потерянном поколении», которое прошло через Первую мировую и обстоятельства, когда «смерть – только статистика», через национальное унижение и беспрецедентную гиперинфляцию, когда курс доллара каждый день бил новые рекорды – от тысяч до миллиардов. Дошло до того, что драгоценности, мебель, вещи, оставшиеся после умерших, меняли на картофель и хлеб.
На пустой сцене – крупная вывеска «1923» (она же – счетчик курса с неудержимой сменой цифр). «Никогда еще не говорили о мире больше и не делали для него меньше, чем в наше время», – скажет 25-летний Людвиг (Юрий Буторин) о передышке между двух мировых войн. На Первую он пошёл, не успев повзрослеть, и теперь – на пороге Второй – вынужден «торговать смертью»: работать в похоронном бюро, а по выходным играть на органе в часовне при психиатрической больнице.
Три локации послевоенной жизни художник Александр Боровский запараллелил с немецким триколором: чёрная, красная, жёлтая панель по очереди опускаются на сцену – и делаются то мрачной конторой, где продают надгробия, то ночным клубом, то двором сумасшедшего дома. Костюмы Марии Боровской сделаны в тон: поставщики ритуальных услуг ходят исключительно в чёрном – в том числе Людвиг в гетрах и хулиганской кепке по моде 20-х годов; в кабаре «Красная мельница» все, от проституток до хозяина, одеты под стать названию; доктор и священник предпочитают желтый, ну а пациенты с нервными расстройствами, на военной и любовной почве, носят пижамы в жёлтую полоску. В финале три панели, три цвета объединятся, но символика флага Германии – «из черноты рабства через кровавые битвы к золотому свету свободы» – тут играет другими смыслами.
Чёрный – социальная депрессия и смерти
«Кроль и сыновья» работают с самой разной клиентурой: их каталог начинают могильные камни для бедняков, а завершают надгробия из черного гранита для клиентов с большой денежной массой. К её обесцениванию они относятся с несмешливым цинизмом, собираются, чтобы пропустить по бокалу среди крестов – чем хуже барной стойки? – и с чёрным юмором комментируют положение дел: спекуляция с векселями помогает держаться на плаву, на руку высокая смертность в эпидемию гриппа и множество самоубийств. Но в поисках новых сделок младший Кроль (Дмитрий Захаров) вынужден колесить на велосипеде по деревням. На сцену он так и выруливает: в велосипедном шлеме, под которым прячет шрамы. И своими выпадами говорит о ресентименте – как он возникает в общественном сознании, как вырастает чувство озлобленности и враждебности ко всем, кто стал причиной унижения страны, понятно из пикировок Генриха с братом-компаньоном Георгом (Владимир Топцов). Позор поражения в Первой мировой и выход из кризиса они видят абсолютно по-разному. Эта поляризация мнений, даже внутри одной семьи, – параллель с нашим двадцать третьим. В спектакле «фоменок» их много, хоть и неявных, не утрированных.
Жёлтый – больная душа и её терапия
Евгений Каменькович ничуть не сгущает краски, не нагоняет сумрака и вообще-то выводит разговор из социальной плоскости в философскую. Ищет вместе с главным героем способ защититься от эсхатологического переживания большой беды, от экзистенциальной растерянности, от неразрешимых противоречий – и остаться собой. Людвиг не завоевывает право на жизнь, как перекупщики, которые «оседлали» инфляционный хаос и наживаются, как могут и на чём могут. Не поддается националистическим настроениям. «Сдуваться», опускаться он тоже не собирается. Но пробует дотянуться до смысла – и в отношениях с женщинами, и в беседах со священником, чтобы хоть немного снова довериться Богу, хоть отчасти понять, почему Он основательно «подвёл». «Сомнение – обратная сторона веры», – говорит пастор и созерцает бокал вина. Выпить, между прочим, предлагает и доктор «жёлтого дома» – за беседой о безумии и бегстве от действительности. Эти два эскаписта – и врачевателя душ – точно знают: безмерное несчастье многих сделало людьми. И человеческого достоинства никто не отменял, даже если ты – среди пассажиров поезда, который сошёл с маршрута и без остановок мчится навстречу всеобщей катастрофе.
Красный – безудержная жажда жизни
На всех уже наползает тень нацизма и новой мировой войны. Но пока – «на выдохе» – вчерашние мальчишки, которых целыми классами отправляли на фронт, пытаются наверстать упущенное. Собираются по ночам в «Красной мельнице», пьют коктейли с десятком ингредиентов и танцуют с женщинами, готовыми на секс-услуги или просто на головокружительно быстрые связи. Перья и шнуровки, кружева и воланы – всё здесь вызывающе красного цвета и «заявляет» о жажде полнокровной жизни. За одной стойкой её суррогаты глотают и бывшие фронтовики, которые выбрались из военной мясорубки с мыслью «никогда больше», и будущие штурмовики, «заряженные» реваншистскими настроениями.
Пацифисты и реваншисты тут же и столкнуться – стенка на стенку – но большая драка пройдет за панелью. Она опустится, как стена, а в просвете будут только ноги и адская сутолока – марширующие ряды чёрных сапог разобьются под напором красных ботинок и туфелек.
«Запоздалая юность»
В «Красной мельнице» «сентиментальный философ» Людвиг знакомится с циркачкой Гердой (Полина Айрапетова), отбивающей ногами ритмы «ревущих двадцатых» – и тут же получает поцелуй, горячий, как гуляш, которым она всегда не прочь подкрепиться. «Любовь не знает гордости. Но я боюсь, что ты даже помочиться не можешь без мировоззрения», – скажет она, когда они раскинутся на подушке. Отношения Герда строит в стиле «свинг», так же быстро и легко, как танцует, без лишних сантиментов – но со здоровым аппетитом к жизни. От настоящего момента без стеснения берёт всё, что только может взять. Тактика не беспроигрышная. Но никакая стратегия в 1923-м невозможна: уже через день может оказаться «просрочкой». А значит – лучше «воспламеняться», как коктейль, по крайней мере, пока…
От земной, очень конкретной Герды «бедный мальчик» бежит к Женевьеве-Изабелле (Дарья Коныжева) с раздвоенным сознанием и со своей параллельной реальностью. Тяга к иррациональному, к красоте мысли, не стесненной рамками «здравомыслия», оказывается посильнее физического влечения к женщине. Но болезнь уходит – непостижимая Женевьева становится обычной Изабеллой. И Людвиг круто меняет свой маршрут – едет в Берлин за работой корреспондента. Почти все, кого он оставит, – как потом и нацистскую Германию, – на прощание скажут, как обошлась с ними история: умер в концлагере, погиб на фронте, вернулся калекой, попала под бомбежку…В городе уцелело всего два дома – родильный и сумасшедший – и оба сразу же переполнились.
Но гарь истории в «Двадцать третьем» не чувствуется, «не бьёт в нос». С дистанции в сто лет прелюдия трагических событий, сыгранная «фоменками» как весёлая безысходность, отзывается далеким эхо, – и «усилители» спектакль не ставит, не ударяется в публицистику, разбирая исторические ошибки. Рифмы есть? Само собой. Но в «Мастерской Петра Фоменко» их озвучили без обреченных интонаций. В исключительно элегантной, лаконичной форме, выбранной Каменьковичем, есть много обаяния, особенно среди дам (чего стоят только выходы и вылазки Ксении Кутеповой в маленькой, но феерической роли). Есть юмор в точно выверенных дозах, так что персонажи из «меднолобой массы», которая внимает нацистской пропаганде, кажутся смешными, как мясник Вацек (Тагир Рахимов) с его привычкой мочиться на чёрный обелиск. И самое главное – здесь есть желание «заставить, научить себя любить жизнь», как говорил сам Ремарк, сделать это вопреки всему, найти в себе внутренний резерв.
Источник: «Театрал»
На пустой сцене – крупная вывеска «1923» (она же – счетчик курса с неудержимой сменой цифр). «Никогда еще не говорили о мире больше и не делали для него меньше, чем в наше время», – скажет 25-летний Людвиг (Юрий Буторин) о передышке между двух мировых войн. На Первую он пошёл, не успев повзрослеть, и теперь – на пороге Второй – вынужден «торговать смертью»: работать в похоронном бюро, а по выходным играть на органе в часовне при психиатрической больнице.
Три локации послевоенной жизни художник Александр Боровский запараллелил с немецким триколором: чёрная, красная, жёлтая панель по очереди опускаются на сцену – и делаются то мрачной конторой, где продают надгробия, то ночным клубом, то двором сумасшедшего дома. Костюмы Марии Боровской сделаны в тон: поставщики ритуальных услуг ходят исключительно в чёрном – в том числе Людвиг в гетрах и хулиганской кепке по моде 20-х годов; в кабаре «Красная мельница» все, от проституток до хозяина, одеты под стать названию; доктор и священник предпочитают желтый, ну а пациенты с нервными расстройствами, на военной и любовной почве, носят пижамы в жёлтую полоску. В финале три панели, три цвета объединятся, но символика флага Германии – «из черноты рабства через кровавые битвы к золотому свету свободы» – тут играет другими смыслами.
Чёрный – социальная депрессия и смерти
«Кроль и сыновья» работают с самой разной клиентурой: их каталог начинают могильные камни для бедняков, а завершают надгробия из черного гранита для клиентов с большой денежной массой. К её обесцениванию они относятся с несмешливым цинизмом, собираются, чтобы пропустить по бокалу среди крестов – чем хуже барной стойки? – и с чёрным юмором комментируют положение дел: спекуляция с векселями помогает держаться на плаву, на руку высокая смертность в эпидемию гриппа и множество самоубийств. Но в поисках новых сделок младший Кроль (Дмитрий Захаров) вынужден колесить на велосипеде по деревням. На сцену он так и выруливает: в велосипедном шлеме, под которым прячет шрамы. И своими выпадами говорит о ресентименте – как он возникает в общественном сознании, как вырастает чувство озлобленности и враждебности ко всем, кто стал причиной унижения страны, понятно из пикировок Генриха с братом-компаньоном Георгом (Владимир Топцов). Позор поражения в Первой мировой и выход из кризиса они видят абсолютно по-разному. Эта поляризация мнений, даже внутри одной семьи, – параллель с нашим двадцать третьим. В спектакле «фоменок» их много, хоть и неявных, не утрированных.
Жёлтый – больная душа и её терапия
Евгений Каменькович ничуть не сгущает краски, не нагоняет сумрака и вообще-то выводит разговор из социальной плоскости в философскую. Ищет вместе с главным героем способ защититься от эсхатологического переживания большой беды, от экзистенциальной растерянности, от неразрешимых противоречий – и остаться собой. Людвиг не завоевывает право на жизнь, как перекупщики, которые «оседлали» инфляционный хаос и наживаются, как могут и на чём могут. Не поддается националистическим настроениям. «Сдуваться», опускаться он тоже не собирается. Но пробует дотянуться до смысла – и в отношениях с женщинами, и в беседах со священником, чтобы хоть немного снова довериться Богу, хоть отчасти понять, почему Он основательно «подвёл». «Сомнение – обратная сторона веры», – говорит пастор и созерцает бокал вина. Выпить, между прочим, предлагает и доктор «жёлтого дома» – за беседой о безумии и бегстве от действительности. Эти два эскаписта – и врачевателя душ – точно знают: безмерное несчастье многих сделало людьми. И человеческого достоинства никто не отменял, даже если ты – среди пассажиров поезда, который сошёл с маршрута и без остановок мчится навстречу всеобщей катастрофе.
Красный – безудержная жажда жизни
На всех уже наползает тень нацизма и новой мировой войны. Но пока – «на выдохе» – вчерашние мальчишки, которых целыми классами отправляли на фронт, пытаются наверстать упущенное. Собираются по ночам в «Красной мельнице», пьют коктейли с десятком ингредиентов и танцуют с женщинами, готовыми на секс-услуги или просто на головокружительно быстрые связи. Перья и шнуровки, кружева и воланы – всё здесь вызывающе красного цвета и «заявляет» о жажде полнокровной жизни. За одной стойкой её суррогаты глотают и бывшие фронтовики, которые выбрались из военной мясорубки с мыслью «никогда больше», и будущие штурмовики, «заряженные» реваншистскими настроениями.
Пацифисты и реваншисты тут же и столкнуться – стенка на стенку – но большая драка пройдет за панелью. Она опустится, как стена, а в просвете будут только ноги и адская сутолока – марширующие ряды чёрных сапог разобьются под напором красных ботинок и туфелек.
«Запоздалая юность»
В «Красной мельнице» «сентиментальный философ» Людвиг знакомится с циркачкой Гердой (Полина Айрапетова), отбивающей ногами ритмы «ревущих двадцатых» – и тут же получает поцелуй, горячий, как гуляш, которым она всегда не прочь подкрепиться. «Любовь не знает гордости. Но я боюсь, что ты даже помочиться не можешь без мировоззрения», – скажет она, когда они раскинутся на подушке. Отношения Герда строит в стиле «свинг», так же быстро и легко, как танцует, без лишних сантиментов – но со здоровым аппетитом к жизни. От настоящего момента без стеснения берёт всё, что только может взять. Тактика не беспроигрышная. Но никакая стратегия в 1923-м невозможна: уже через день может оказаться «просрочкой». А значит – лучше «воспламеняться», как коктейль, по крайней мере, пока…
От земной, очень конкретной Герды «бедный мальчик» бежит к Женевьеве-Изабелле (Дарья Коныжева) с раздвоенным сознанием и со своей параллельной реальностью. Тяга к иррациональному, к красоте мысли, не стесненной рамками «здравомыслия», оказывается посильнее физического влечения к женщине. Но болезнь уходит – непостижимая Женевьева становится обычной Изабеллой. И Людвиг круто меняет свой маршрут – едет в Берлин за работой корреспондента. Почти все, кого он оставит, – как потом и нацистскую Германию, – на прощание скажут, как обошлась с ними история: умер в концлагере, погиб на фронте, вернулся калекой, попала под бомбежку…В городе уцелело всего два дома – родильный и сумасшедший – и оба сразу же переполнились.
Но гарь истории в «Двадцать третьем» не чувствуется, «не бьёт в нос». С дистанции в сто лет прелюдия трагических событий, сыгранная «фоменками» как весёлая безысходность, отзывается далеким эхо, – и «усилители» спектакль не ставит, не ударяется в публицистику, разбирая исторические ошибки. Рифмы есть? Само собой. Но в «Мастерской Петра Фоменко» их озвучили без обреченных интонаций. В исключительно элегантной, лаконичной форме, выбранной Каменьковичем, есть много обаяния, особенно среди дам (чего стоят только выходы и вылазки Ксении Кутеповой в маленькой, но феерической роли). Есть юмор в точно выверенных дозах, так что персонажи из «меднолобой массы», которая внимает нацистской пропаганде, кажутся смешными, как мясник Вацек (Тагир Рахимов) с его привычкой мочиться на чёрный обелиск. И самое главное – здесь есть желание «заставить, научить себя любить жизнь», как говорил сам Ремарк, сделать это вопреки всему, найти в себе внутренний резерв.
Источник: «Театрал»
Татьяна Власова, «Театрал», 14.03.2023