За «Бесприданницей» дали новую сцену

Суперсовременный снаружи (чтобы не нарушать ландшафт Москва-СИТИ) и уютно-классический внутри, новый театр, расположенный в нескольких метрах от старого, но просторный и оборудованный по последнему слову техники, открылся премьерой «Бесприданницы» в постановке Петра Фоменко. За «фоменками», обживающими новую сцену, наблюдала АЛЛА ШЕНДЕРОВА. 

К «Бесприданнице» Островский относился с особым трепетом: вывел, как это обычно делают композиторы, на титульном листе «Opus 40», и утверждал, что с этой пьесы начнется «новый сорт его произведений». Как ни крути, у «Мастерской», получившей настоящее театральное здание (прежняя обитель «фоменок» — перестроенный кинотеатр «Киев»), тоже начался новый период.
«Бесприданница» поставлена с какой-то особой суровой честностью, словно мэтр режиссуры на этот раз решил отказаться от всех театральных хитростей. Декорации Владимира Максимова — вполне среднестатистические, условно-традиционные: мостик, нависший над сценой, намекает на крутой берег Волги, рамочки на колесах заменяют дверные проемы, а задник с помощью подсветки превращается в сверкающую под луной Волгу. Все пространство под мостом, почти не меняясь, изображает то трактир, то гостиную Огудаловых, то утлое жилище Карандышева. Разница лишь в том, что в доме Огудаловых на нижнем заднике, отделяющем гостиную от комнаты Ларисы, пляшут заманчивые тени, выдающие девичьи тайны: вот Лариса натягивает чулки, ищет пуговки на платье, вот замирает от стука входной двери… Костюмы Марии Даниловой поверхностно стилизуют одежду последней четверти 19-го века, а самые яркие наряды, намекающие на близящуюся эпоху декаданса, достались вовсе не Ларисе, а ее матери, записной моднице города Бряхимова (Наталия Курдюбова).
Теперь, кажется, ясно, почему Петр Фоменко заранее декларировал, что будет делать «Бесприданницу» именно с младшими своими учениками. То есть не со славящимися своим шармом и умением плести тонкое психологическое кружево Галиной Тюниной, сестрами Кутеповыми, Юрием Степановым, Кириллом Пироговым и другими, а с более поздними новобранцами Мастерской. В этом выборе — та же суровая честность: маскировать пустоты и провалы разными «кружевами» эти, младшие «фоменки», не умеют. Если им есть что сказать, если роль сделана — глаз не оторвешь, а если нет — будут сидеть и грамотно, «по школе», произносить текст. Поэтому вначале, когда Алексей Колубков и Андрей Щенников, изображающие пожилого купца Кнурова и молодого Вожеватова, проговаривают весь положенный им Островским диалог, вяло сплетничая про красавицу Ларису, которой приходится идти замуж за ничтожного чиновника, — зритель успевает задуматься, зачем нужно все это чтение по ролям.
Вялость пролога улетучивается с появлением Ларисы. И тут режиссер все же позволяет себе один фокус: властительницей мужских дум оказывается не красотка «вамп», а аскетичная, худощавая, очень естественная, но вовсе не кокетливая Лариса Полины Агуреевой. Чем приворожила она все мужское население Бряхимова, сперва неясно. Но вот Лариса по-матерински снисходительно одернет наивного мальчишку Карандышева, и тут же по-цыгански весело зыркнет на купцов, рассмеется — будто что-то посулит. Ее брак с Карандышевым воспринимается как бегство. Бежит она не столько от пошлости купцов, рассматривающих ее как красивую безделушку — пошлость эта здесь скорее декларируется, чем играется. И не от красавца-погубителя Паратова (Илья Любимов) — в спектакле этого короля играет свита «цыган»: актрисы в пестрых платках кидаются к нему со вздохами «Такой барин приехал!». Бежит Лариса от себя.
С давних лет исповедующий мысль о том, что сохранить в себе «душу живу» могут лишь бродяги-комедианты, такие, как Счастливцев и Несчастливцев в его «Лесе», поставленном когда-то в питерском Театре Комедии и совсем недавно — в парижском «Комеди Франсез», Петр Фоменко дает Ларисе свой шанс на спасение: не богатого жениха ей надо искать, а бежать в актрисы. Не о попранной красоте его спектакль, а о загубленном таланте.
Потому даже воздух как-то по-особому собирается вокруг Ларисы, когда, ослушавшись запрета Карандышева, она решается спеть. Поет Агуреева старую песню «Бродяга» — без надрыва, глуховатым грудным голосом, но так, что сразу ясно, отчего все влюблены в Ларису: в талант влюблены. Но в большом городе Бряхимове не только купцам, но и самой Ларисе невдомек, как зовется та бездна, что открывается у нее внутри, когда она поет. Вот и бежит Лариса с Паратовым — не за любовью, а потому, что талант гонит ее прочь из душной каморки Карандышева.
Жаль, но после кульминации в конце первого акта все дальнейшее — пение цыганок (ими стали актрисы театра), монологи пьяного актера по кличке Робинзон (Владимир Топцов), презирающего обывательские нравы, споры купцов, разыгрывающих Ларису в орлянку, и даже ее финальное объяснение с Паратовым играется пока довольно приблизительно. Ярче других вышел Карандышев — кинозвезда Евгений Цыганов пластически точно перевоплощается в подслеповатого, безвкусного честолюбца, все же куда более чистого душой, чем богатые Ларисины ухажеры. Сцена, в которой подпоенный купцами Карандышев влезает на стол — слушать, как Паратов скажет тост в его честь, а того уже и след простыл — выходит по-настоящему зловещей.
В целом же (может, оттого, что стены новой обители Мастерской еще чужие, «ненадышанные»?) «Бесприданница» Фоменко пока напоминает бесприданницу, сыграную Полиной Агуреевой: аскетичная и неброская, она то сверкнет роскошью таланта, то сникнет вновь.
Впрочем, если только задуматься, сколько за время существования пьесы было сыграно красавиц-Ларис, то, вопреки Островскому, вовсе не ищущая любви, а лишь пытающаяся усмирить в себе стихию, даже имени которой она не знает, эта бесприданница дорогого стоит.