Биография камня, реки, человека

Театральный сезон 1999-2000 года в Москве закрылся премьерой в «Мастерской Фоменко». Спектакль основан на прозе Бориса Вахтина и называется «Одна абсолютно счастливая деревня». Он играется в бывшем помещении кинотеатра «Киев», по милости московских властей отданном театру Петра Фоменко.

Помещение у нового театра Фоменко — маленькое. Зрительный зал вмещает сотню человек. Сидят они по обе стороны сцены, но пространство обыграно полностью. Действие происходит не только на сцене, но и на ступеньках зрительских рядов, и в осветительской ложе, и где-то за предполагаемыми кулисами. Зрители по воле художника Владимира Максимова располагаются будто бы внутри спектакля, в самой абсолютно счастливой деревне. Тем более что деревянные оконные ставни расписаны лубочными картинками деревенской жизни — речка, лес, церквушка. Оформление сцены материально и условно одновременно. Дощатые мостки, колодец, тазы, голубая ткань — речка. Все очень простое, выполненное из естественных материалов.
Люди играют животных и предметы, даже огородное пугало — живой артист Карэн Бадалов, подвешенный на перекладине за воротник пальто, в шапке-ушанке, беспрестанно сползающей на унылое лицо. Пугало стоит здесь, видимо, целый век — оно все видело, все знает, все оценивает беспристрастно, иногда — если становится свидетелем любовной сцены — стесняется и само натягивает шапку на лицо.
Одни и те же актеры изображают предметы или животных и играют людей в спектакле Фоменко, конечно, не потому, что в театре маленькая труппа. Причина в том, что камень у дороги, тонкая лента реки, корова или человек — живые существа. Каждое — со своей индивидуальностью, биографией, со своей ролью в жизни.
История у Фоменко может совладать с отдельным человеком, но не с тем сущностным, что повторяется из века в век. Например, с коровой или┘ с любовью. В нашем случае — с любовью строптивой девушки Полины и ее настойчивого воздыхателя Михеева. Поразительно придумана и выполнена сцена купания Полины в реке, с которой и беседует она о вечных разногласиях с Михеевым. Полина Агуреева медленно и неуверенно движется по хлипким мосткам, оборачиваясь в длинную голубую ткань — реку. А подслушивающий ее доверительную беседу с рекой Михеев голубое полотно разматывает, и река безропотно отдает ему тело возлюбленной. Тут-то и покраснеет огородное пугало, и стыдливо потупят глаза искушенные и просвещенные по части эротики зрители. Потому что сцена эта целомудренна и совершенно интимна. Она сыграна актерами с такой степенью подлинности, что зритель оказывается в положении человека, подглядывающего за рождением чувства. Чистого, как сама река, теплого, как яркое весеннее солнце.
Эта любовь даст начало новой жизни. И почти в тот же самый момент дед Полины (опять Карэн Бадалов), как богатырь, прильнув к земле, услышит, как она дрожит, и скажет, что дрожит она к войне. Земля и впрямь дрожит, потому что лежащий на деревянных мостках дед, как испуганная птица крыльями, бьет по ним локтями — и все слышат перестук вагонных колес.
Не было бы счастья, да несчастье помогло — гласит русская пословица. Не было бы войны, не оставила бы Полина нечаянного ребенка, не дала бы согласия выйти замуж за Михеева. А так запоет, затопочет свадьба и заголосят на все лады деревенские бабы, ухнет какой-то тяжелый звук, задвинутся тяжелые черные ставни на окнах — начнется война. И, почти поссорившись с молодой женой, Михеев уйдет на войну.
На фронте, как и в мирной жизни, Михеев будет болтать с молоденьким солдатиком о бабах и о своей любимой жене и под нескончаемый этот разговор вздрогнет и упадет. Убитым. Мертвым. Мертвым — неправильное слово. Потому что в спектакле Фоменко ничего мертвого нет. И Михеев, прелестный, улыбчивый, чубатый и синеглазый, стянув с себя военную форму, заберется наверх, под потолок, ляжет на растянутый там гамак и станет наблюдать за тем, как на тот свет, то есть на тот же гамак, отправят важные военные, облеченные чинами, молоденького солдатика Куропаткина, и за жизнью своей вдовы.

Вот ведь можно было о вдовьей жизни Полины рассказывать с надрывом и со слезой: и о том, как работала по 20 часов в сутки, и о том, как воровала картофель, чтобы прокормить рожденных двойняшек, и о том, как отбивалась от назойливых приставаний бригадира, и вообще о том, как тяжела женская доля. Текст-то этот есть, а вот надрыва и сантимента нет. И те, чья доля тяжела — нет сомнений, — одетые в бесформенные ватники, шерстяные носки и галоши, перепоясанные грубыми платками, прячущими лицо чуть не до глаз, — Господи, как хороши они в абсолютно счастливой деревне! Каким лукавством и нежностью блестят эти единственно видные на лицах глаза. Как они поют — русские и казачьи песни или знаменитую благодаря Клавдии Шульженко аргентинскую «Челиту». Как молоды, и стройны, и белоснежны чуть заметные из-под длинных юбок ножки. Деревенские простушки, они же — гордые, чувственные, будто и впрямь аргентинские красавицы. Этим ли женщинам стенать и горевать, когда надо выжить? Их ли убитым мужьям ревновать да поучать?
Михеев научит свою Полину найти нового мужа. И Полина приведет в дом пленного немца Франца Карловича — его играет совсем молоденький Илья Любимов. Этот Франц Карлович появлялся в самом начале спектакля, когда еще только дрожала земля, чуть ли не в тирольской шапочке и с губной гармошкой — губошлепый мальчишка, несчастный исполнитель чужой и злой воли. И опять ни плен, ни жизнь на чужой земле и на чужом языке не сделают его несчастным. Счастливым станет он благодаря Полине, двум ее мальчикам и двум их общим девочкам. И третья мелодия войдет, вплетется в ткань спектакля — Франц Карлович споет Полине «Лили Марлен». То есть петь будет пластинка, он только переведет слова. И всех, кто не знает немецкого языка, перевод потрясет: «Шел дождь, обе наши тени сливались в одну. Поэтому было видно, как мы любим друг друга. Все должны увидеть нас под этим фонарем, как это когда-то было, Лили Марлен, как это когда-то было». Лили Марлен окажется не легкомысленной песенкой, а пронзительно-нежной песней любви.
Вот и все, что сделал Петр Фоменко. Он поставил любимых и любящих людей под нежный фонарь своей памяти. Быт эстетизировал. Искусно сделал безыскусный спектакль. Он перевел прозу на язык театральной поэзии, одну из самых страшных страниц русской истории (войну) — на язык любви, рассказ о смерти — на язык религии, которая гласит, что душа бессмертна, а вослед распятию следует воскрешение. Из Экклезиаста: «И похвалил я веселие, потому что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться, это сопровождает его в трудах жизни его, которую дал ему Бог под солнцем».
Петр Фоменко поставил, возможно, единственный спектакль современной России, в котором нет ни слова о вере и Боге, но который хочется назвать христианским, потому что в нем разлита Любовь.