Два слова о вечности

Романические настроения российских режиссеров — вовсе не новость. Современная драматургия, лишенная своего главного достоинства — актуальности, лучшим из них не интересна. И перебрав любимых классиков театрального жанра, они — что вполне естественно — обращаются к другим литераторам. Иначе как большой любовью режиссера Евгения Каменьковича трудно объяснить появление на сцене театра «Мастерская Петра Фоменко» шестичасовой постановки романа Джеймса Джойса «Улисс». Абсолютно все категории читателей этого ирландского шедевра — от простых смертных, засыпавших по три раза над каждой страницей, до литературо-, джойсо- и прочих улиссоведов — сходятся в одном: «Улисс» на сцене? Да вы что, с ума сошли?!"

Но нет, Евгений Каменькович не только не сошел с ума, но очевидно пребывал в весьма просветленном состоянии на протяжении того времени, что потребовалось для превращения тысячестраничного романа в шестичасовой спектакль. И в этом спектакле есть все для того, чтобы публика не только дождалась финала, но и вовсе позабыв о времени, едва ли не позабыла дышать, выдохнув в самом конце самой последней сцены, когда на заднике загорелась перевернутая восьмерка бесконечности.

«Улисс» вызывает смущение как театральное произведение по вполне понятным причинам. Он предельно литературен. Один день дублинского еврея Леопольда Блума, которому изменяет жена, Джойс проспрягал в десятке стилей, разбил на сотни мельчайших эпизодов и мириады неслучайных мыслей. Фабулу «Улисса» можно передать в двух словах, но слов в нем, как известно, гораздо больше. Бесконечное несценическое множество.

Впрочем, Евгений Каменькович решил эту проблему играючи. В буквальном смысле. В «Улиссе» обнаружилось несколько впечатляющих монологов — из тех, о которых актеры мечтают годами. И несколько чрезвычайно остроумных сцен — из тех, которым позавидовал бы сам Оскар Уайльд. В результате спектакль стал похож на оперу, с рекордным числом коронных арий и дуэтов, после исполнения которых публика, нарушая все неписаные законы драматического театра, разражается аплодисментами. А что делать? Играют так, что просто не оставляют другого выхода.

Анатолий Горячев в роли Леопольда Блума — изящного и приторного, похотливого и романтичного, обольстительного и смешного Польди — вращает молох бесконечного джойсового дня. Игра без заигрывания, без пафоса и даже без особой страсти — простой человек, проживающий один из дней своей жизни. Или — квинтэссенция мужчины и квинтэссенция жизни, для чего, как выяснилось, не нужно никаких специальных театральных ухищрений. Предельно конкретный «рогатый» муж на сцене, когда его играет хороший актер, неизбежно становится квинтэссенцией абстрактного «рогатого» мужа. И потому, говоря о Польди Анатолия Горячева, хочется вспоминать интонации, мимику, походку, силуэт, положение, в котором застыла нога сидящего в кресле Блума, — элегантность ботинка и позы, сообщающая внезапную элегантность образу. И такой порядок вещей, пожалуй, лучше всего воплощает Джойса, создающего из мельчайших бессмысленных мелочей великие смыслы. От малого — к большому, от утра — к ночи, от одного дня — к вечности.

С тем же влюбленным пристрастием и следовало бы изучить Стивена Дедала Юрия Буторина, альтер-эго Джойса в романе и экстравагантного, нервного, саркастичного художника в спектакле. А также многочисленных героев, которых играют актеры и стажеры «Мастерской…» — Андрей Казаков, Алексей Колубков, Олег Любимов, Владимир Топцов, Василий Фирсов и Роза Шмуклер.

Впрочем, относительно того, кто оказался в центре режиссерского внимания, двух мнений быть не может. Полина Кутепова в роли Молли, жены Блума, превзошла, если не как актриса (роли ей, как правило, удаются), то как женщина уж точно, любую актрису, любую женщину и саму себя. От первого ее появления на сцене — пробуждения, уподобленного рождению богини из волн, до последнего — погружения в сон — она остается воплощением женственности во всех ее проявлениях. Ненарочитость и легкость, едва заметная лень в голосе и медлительность движений, и бесконечное многообразие красок — все это создает неподражаемую картину и даже легкий эффект гипноза.

Очнувшись, пережив восторги, самый занудный зритель, вероятно, задастся вопросом: а, собственно, ради чего? Господа зрители, не занудствуйте! Это Джойс ради Джойса и Джойс ради театра, и этого — более чем достаточно.