«Как хорошо мы плохо жили»

В театре Петра Фоменко — премьера музыкального спектакля. Два года работы стажерской группы с режиссерами Евгением Каменьковичем и Юрием Буториным. Первый спектакль новой эры театральной семьи, наступившей после гибели Юрия Степанова, посвящен уральскому поэту Борису Рыжему, погибшему молодым. Автор идеи спектакля, композитор Сергей Никитин соткал музыкальный воздух времени так же искусно, как когда-то в «А чой-то ты во фраке?» Райхельгауза и в «Двенадцатой ночи» «фоменок».

Под скрип репродукторов зрители и актеры уезжают в другой город, в прошлое. «Внимание-внимание! Поезд Екатеринбург — Свердловск — Екатеринбург отправляется с единственного пути…» Чипсы, орешки, бутерброды, шашки-нарды предлагаются тут же в зрительном зале тем, кто заскучал в дороге (при мне не интересовались…). Полсотни зрителей на поворотном круге крутятся в колесе личных воспоминаний, хотя со всех сторон обступает Свердловск 80-90-х. Наплывает социальная сеть забора — жаркая полемика с переходом на личности, тут же пыхтит шмаровозка (шмар загоняют туда под бодрый баян), гипсовые «пионеры» на скамейках с прилипшими к губам бутылками перед милицейским нарядом изображают новейшую скульптурную группу. Кодекс чести промзоны «Вторчермет», кипящее страстями общежитие, промокшая от дождя и счастливых слез первая любовь на крыше, журчание «Санта-Барбары» в телевизоре, дискотечный угар. Чтобы не зависали в ностальгии, остановки на станциях памяти по пять минут. Можно целый сонет прочитать. Или кусочки дневников. Которые интересны и тем, у кого ноль ностальгии. Просто хорошо и точно сказано.

И читают. Разные Рыжие. Штук пять. Как пять Маяковских в давнем любимовском спектакле.

Чиркая гусиным пером по щеке, обозначая шрам-клеймо поэта из промзоны. Они его — ножом, он их - стихом. Нежностью, лирической строфой — на скрежет замков, побои, ЛТП, психушку. Ненадолго хватило нежности, но многим она запомнилась. Неспособные к стихам мужчины пьют, переживая то же острое чувство родного города, страны и любви. Перевод их тоски — в стихах и этом спектакле.

Рыжий в споре с другом («Я никогда не напишу о том, как я люблю Россию») пишет: «Как некий — скажем — гойевский урод/красавице в любви признаться, рот/закрыв рукой, не может, только пот/лоб леденит, до дрожи рук и ног/я это чувство выразить не мог…/Теперь, припав к мертвеющей траве,/ладонь прижав к лохматой голове,/о страшном нашем думаю родстве».

Стажеры, наливаясь взглядами с осадком, смешно и достоверно разыгрывают беспричинную ненависть друг к другу, беспричинно переходящую в дружбу навзрыд. Да они и не стажеры теперь — актеры «Мастерской», продолжают ветку спектаклей Каменьковича «Школа для дураков» и «Самое важное» — Евгений Борисович умеет переводить поэзию и поэтическую прозу на язык театра и вовремя спешит запечатлеть в спектаклях бурлящую в молодых красоту и хрупкость взросления. Кто-то из стажеров и сам прошел вторчерметовскую переплавку новыми временами, но сохранил ДНК вольнолюбия. 

Из уральского андеграунда поэзия Рыжего держит путь в большую культуру, в большой цитатник. Режиссер Буторин сыграл у Каменьковича в «Улиссе» Стивена Дедала, и - пожалуйста: прищурясь, читает из Рыжего «Иду, как по Дублину Джойс».

Любовь самого Фоменко к дворовым песням открылась с выходом дисков «Домашние радости» — Петр Наумович упоенно поет городские романсы «Рафалик» и «На бульваре Гоголя». В этом театре умеют пользоваться правом актера звукоизвлекать. Извлекать поэзию из шума времени.

За магазином ввечеру
стояли, тихо говорили:
«Как хорошо мы плохо жили»,
прикуривали на ветру.