Многоуважаемые щи

Насчет «щей» — это игра слов по чеховским мотивам. Будет еще «многоуважаемый хлеб» — черный и не слишком свежий, который достался в привокзальном трактире Андрею Прозорову. Это раньше (и в другой пьесе) можно было преклонять колени перед мебелью, а именно перед шкафом. Теперь герой рад и куску черного хлеба, поскольку время и место действия — Москва 20-х годов прошлого столетия. Именно туда перенес чеховских персонажей ирландский драматург Брайан Фрил в своей одноактовке «После занавеса» (иногда название переводят как «После игры»). Впрочем, режиссер Евгений Каменькович не отказал себе, актерам и публике в удовольствии продемонстрировать и собственно игру. Спектакль «После занавеса» включает в себя хрестоматийно-классический водевиль Чехова «Медведь» и упомянутую пьесу Фрила.

Тут хорошо бы понять принцип подобного монтажа, в чем его объединяющая идея, кроме общности чеховского имени. Но сделать это решительно не получается. Разве что количество действующих лиц в двух пьесах совпадает. Поэтому, наверное, стоит принять режиссерский замысел на веру и насладиться сначала актерской игрой в ее чистом виде, а уж потом неким синтезом игры, жизни и интеллектуальных драматургических ходов. Ну и пофантазировать над временными обозначениями «до» и «после».

Шуточный «Медведь» — это, понятное дело, еще до-Чехов. Вполне обычный водевиль, абсолютно не претендующий на всякие там открытия и откровения. Точно так же он и игрался десятки тысяч раз отечественными и прочими театрами, студентами и любителями. Тут можно разве что поэкспериментировать с формой, пошутить с пространством и одеяниями персонажей. Что, собственно, и сделали сценограф Владимир Максимов и художник по костюмам Виктория Севрюкова. В компании с режиссером, конечно, который словно бы плеснул в кондовую архаику чуть-чуть комичного модерна. Вдовушка Попова (Наталия Курдюбова) походит на ведьмочку-русалку, лакей Лука (Никита Тюнин) — на лешего-домового. Помещица между тем обряжена в модные художественные лохмотья, импровизирует в стиле Айседоры Дункан и месит отнюдь не тесто, но глину для скульптурных композиций. Правда, запечатлевает в различных вариантах лишь образ безвременно скончавшегося мужа: от лысых голов с приставными ушами, носами и губами, до статуи-колосса, в финале претендующей на явление Каменного гостя. Лука же - большой любитель «жестоких романсов». Да и вообще, жилище Поповой больше напоминает мастерскую художника, если за последнего принять скучающую вдовушку.

Так что помещик Смирнов (Евгений Цыганов) попадает в антураж весьма нестандартный, где его и за ноги подвешивают, и водой из ведра окатывают, и романсами заморачивают. Но, согласно чеховскому сюжету, все заканчивается хорошо, а именно — свадьбой. Режиссер же, приглашая на финальные поклоны фотографа, в стоп-кадрах показывает нам и дальнейшее развитие событий: семейная идиллия, множащиеся младенцы, страсти с пощечинами и, кажется, очередное вдовство Поповой. Актеры же играют все это легко, изящно, смешно, темпераментно, но без натуги. В общем, как и положено актерам «Мастерской Петра Фоменко».

После антракта же действие переносится в иной эмоциональный регистр, а до-Чехов сменяется после-Чеховым. Правда, любые продолжения известных сюжетов, если они не авторские, что называется, на любителя, и с ними совершенно необязательно соглашаться. Хотя Брайан Фрил считается знатоком Чехова, являясь, помимо прочего, и переводчиком его основных пьес. В его одноактовке «После занавеса» в забегаловке на московском вокзале встречаются постаревшие Андрей Прозоров (Никита Зверев) и Соня Серебрякова (Полина Кутепова). Первый все так же живет в Таганроге и раз в месяц наведывается в столицу, чтобы навестить в тюрьме сына Бобика, осужденного за разбой. Средства на это зарабатывает, играя на улицах на своей старенькой скрипке. Соня все так же горбатится в своем имении, судьба которого после известных событий 1917 года весьма проблематична, все так же любит Астрова (успевшего-таки жениться на Елене Андреевне, после чего она сбежала в Париж) и потихоньку пьет горькую. При этом они безбожно врут друг другу, на все лады приукрашивая свои пропащие жизни.

Фрилу, конечно, можно простить явное незнание российских постреволюционных реалий, приняв его новую историю за чистой воды психологическую фантазию. Реалии эти худо-бедно, намеками оживают на заднике-экране, где маршируют на праздничных демонстрациях тысячи счастливых «хомо советикус». А некая Медуза Горгона (Дмитрий Захаров), помесь вокзальной официантки и инфернального существа из «новых», явно играет в Фаину Раневскую, наяривая на стареньком пианино то Бетховена, то «чижика-пыжика». Разбитые витражи, грязные столы, истошные паровозные гудки, дым как синоним туманного будущего…

Впрочем, Чехов, человек и писатель не слишком сентиментальный, завершая свои пьесы, все же, кажется, дарил персонажам хоть какое-то подобие надежды, пытался укрепить в силе духа. Или, в противном случае, заставлял их стреляться. Брайан Фрил настаивает прежде всего на развитии и расшифровке чеховской фразы «Пропала жизнь!», рисуя картину в общем-то однозначную. Он пытается попасть в чеховский настрой и стиль, но получается это не всегда.

Но вот ведь что любопытно — в этот стиль и настрой легко попадают актеры Полина Кутепова и Никита Зверев, которые, если перефразировать высказывание Пети Трофимова, оказываются «выше текста», выше предписанного Фрилом сюжета. Актеры словно бы играют какую-то неизвестную пьесу самого Чехова, но при этом оказываются близко знакомы со своими героями, знают об их жизни куда больше, чем сами Андрей и Соня. Здесь есть глубина и тонкость, дистанция и самоирония, сочувствие и живая боль. Да, театр побеждает пьесу, но в данной ситуации именно театру это и идет на пользу.