Вешние воды во время чумы

В «Мастерской Петра Фоменко» Евгений Каменькович поставил подзабытые героической современностью «Вешние воды» Тургенева. Спектакль назван по статье Чернышевского «Русский человек на rendez-vous». В «Сатириконе» Виктор Рыжаков поставил «Маленькие трагедии Пушкина». Играет Константин Райкин в окружении молодых актеров. Спектакль имеет эпиграф из нобелевской речи Бродского: «В настоящей трагедии гибнет не герой, гибнет хор».

Премьеры совпали во времени случайно. Но в них видны две стратегии. Два способа русского человека держаться на рандеву с жизнью.

У Рыжакова в «Сатириконе» мальчики-девочки в сером-оборванном сменяют друг друга у микрофона. Бесконечно повторяют, точно сдают зачет по сценречи: «О, бедность, бедность! Как унижает сердце нам она!» Или, например: «Но знаешь, эта черная телега имеет право всюду разъезжать». И все мимо смысла. Включая самые алмазные строфы.

Состоялось одно. «Моцарт и Сальери» сыграны Константином Райкиным и Одином Байроном, уроженцем штата Миннесота, выпускником Школы-студии МХТ 2009 года.

Читателю «Маленьких трагедий» обычно кажется: Моцарт молод, Сальери стар. В «Сатириконе» Моцарт грозно, неряшливо, безнадежно сед, а лощеный Сальери очень молод. На жертве — обтерханный твидовый пиджак с пятнами ткемали. Убийца блюдет офисный дресс-код. Его «Что пользы, если Моцарт будет жив» с легким английским акцентом так рассудительно, словно речь о корпоративном поглощении с закрытием пары-тройки фабрик. Да и весь текст Сальери сидит на юном яппи, словно влитой.

И в таком распределении ролей на сегодня много психологической правды.

Моцарт у Рыжакова устал жить. Он знает цену себе и знает: его время кончено. Неудобный, громогласный, совершенно неуместный «в мире мер» — в финале Моцарт — Райкин похож на строку Давида Самойлова: «Арап Ганнибал — негатив постаревшего Пушкина». В блеске темных зеркал, в лучшем наряде — красный камзол, башмаки золотые, рукава в кружевах — он корчит рожи залу, отлично понимая Сальери. С грозным сарказмом гения манипулирует «молодым волком». Сам ведет к «чаше дружбы».

Прочий шум на сцене объясним только через гипотезу: достойнейший режиссер Рыжаков в достойнейшем театре «Сатирикон» ставил не Пушкина, а именно выбранный им эпиграф. Иллюстрировал убеждение — по-человечески понятное, многим сегодня свойственное: тот хор, для которого А. С. П. был главным героем, давно погиб. Как этот хор ни назови (хоть русской интеллигенцией), чума скосила его, модная болезнь добила.

Поэтому никто не может прочесть путем ни «Песнь Мери», ни «Песнь Вальсингама». Поэтому одинаковым фанатским воем встречают Моцарта и Сальери: ведь оба — звезды.

Черно-белая компьютерная графика пляшет по заднику: какой-то Урюпинск-Сити всеми небоскребами рушится в никуда, потом всплывает золоченая рама, в державных завитушках гипсовых лавров. В ней пустота. Моцарт, выпей йаду…

М-да… А тремя днями позже новое поколение «фоменок» сыграло Тургенева.

…Сначала зритель бдителен: ну классические «фоменки», Большой стиль «Мастерской», уже чуть окостеневший в своей прелести. Но через полчаса точность и нежность спектакля побеждают.

Есть ли тут какие сверхсмыслы? Не знаю… Но история тульского помещика 22 лет, страстно полюбившего во Франкфурте итальянку Джемму, готового стреляться из-за нее на дуэли, готового продать имение и встать за стойку кондитерской, история великой любви, нелепо рухнувшей через неделю, когда Санина соблазнила скучающая на водах, не знающая удержу барыня-миллионерша Марь Николавна… история любви, которую Санин не мог забыть всю жизнь, — сыграна с точностью ювелирной.

Все ожило: сафьяновые переплеты и серебряные шандалы, лепет о Гете и о Гарибальди, раннее утро в городском саду, серая мантилья и гранатовый крестик, наотмашь отданный католичкой православному жениху: «Если я твоя, так и вера твоя — моя вера!» Даже Пушкин ожил! Как Санину идти на дуэль без пары строф «Онегина»?! И как же Федор Малышев, выпускник РАТИ 2011 года, читает эти строфы…

В «Мастерской Фоменко», как всегда, кажется: сначала здесь воспитывают людей — а уж потом актеров. Невозможно было б сыграть этот старинный пыл, не понимая его.

Они все хороши: нежная Джемма (Серафима Огарева) и жадная до жизни Марь Николавна (Екатерина Смирнова), способная таким львиным зыком затянуть на променаде «На гряной неде-еле руса-алки сидели…», что чинная публика Висбадена чуть не падает с кручи в Майн. И лощеный жених-коммерсант Клюбер (Амбарцум Кабанян). И здравомысленный до цинизма супруг Марь Николавны (Дмитрий Захаров) — он же (в других сценах) возвышенный старик-актер Панталеоне.

И все эти лица новы для зрителя. Все актеры «Вешних вод» в «Мастерской Петра Фоменко» — выпускники РАТИ 2010 года (мастерская Олега Кудряшова). Или — выпускники РАТИ 2011-го (мастерская Евгения Каменьковича и Дмитрия Крымова).

…Пока один театр упивается мыслью о полной гибели всерьез того хора, который два с лишним века озвучивал лучшее в жизни России, — другой театр предъявляет еще полдюжины новых, тонко выточенных лиц. Полдюжины новых, вполне поставленных голосов из этого самого, отплаканного-отпетого, хора.

Свято место опустело, школа глухо заперта? Гипотеза, как говорил Воланд, солидная и остроумная. Но те, кто придерживается противоположной, не менее солидной и остроумной гипотезы, — школят своих тургеневских девушек и дуэлянтов-пушкиньянцев. Добывая их из мальчиков-девочек 1980-х годов рождения. Откуда ж еще?