Полина Кутепова крутит носом

Юбилейный, 20-й сезон, в Мастерской встречают без Мастера, Петра Наумовича Фоменко. Первая премьера сезона — 11 сентября, спектакль Евгения Каменьковича по роману Владимира Набокова «Дар». Накануне премьеры корреспондент VTBrussia.ru задал несколько вопросов режиссеру.

 — Евгений Борисович, почему Набоков? Вы ╜- мастер по работе с трудными текстами, Шишкина, Джойса. Их не то чтобы инсценировать, читать почти невозможно. И вот еще один крепкий орешек — Набоков.

 — Мы очень давно к нему подбирались. С юности, c институтских времен существует круг чтения, пополненный общением с Фоменко и со всеми нашими. У нас театр очень читающий, и нам с каждым разом все сложнее подбирать тему для дальнейшего спектакля. Тема «Дара» мне кажется невероятно созвучной нашему времени. Сейчас такая ситуация, когда выясняется вопрос: можно ли тобой манипулировать и что ты можешь сделать в ответ. Мне кажется, самое прекрасное в «Даре» то, что его герой каким-то образом умудряется оказывать сопротивление среде. Это абсолютно отдельный человек, очень одинокий, и свой дар он для чего-то бережет. Возможно, сам не зная для чего. И вдруг выстреливает. Вот эта тема противостояния настроениям толпы и большинства в «Даре» мне кажется очень важной. За роман о Чернышевском автора подвергают остракизму его коллеги, товарищи, люди не последние, а посвященные.

 — Тема Чернышевского у вас звучит еще и в предыдущей работе, в названии спектакля «Русский человек на rengez-vous».

 — Ну это полное хулиганство. И хулиганство прежде всего со стороны Петра Наумовича. Он дал нашему спектаклю, поставленному по «Вешним водам» Тургенева, название критической статьи Чернышевского, рецензии на тургеневскую «Асю». У нас были «Вешние воды» и «Вешние воды», — чего тут думать. А Петр Наумович припомнил работу Чернышевского. Мы все ее когда-то, конечно, читали, но совершенно не обратили внимания. И сейчас, мне кажется, зрителям эта игра очень нравится, они теперь и статью Чернышевского читают. Сейчас, когда мы все сильно углубились в «Дар», становится понятно, что это была сильная провокация со стороны Петра Наумовича. Петр Наумович успел наш «Дар» принять, высказать замечания. Фоменко взял свой острый карандашик, и, мне кажется, что внимательно «Дар» он только начал читать. Очень жалко, что теперь мы уже не услышим его замечаний. Когда Петр Наумович принимал работы, то подробный разговор о спектакле только начинался. В этой связи у меня есть такая привычка: в старые добрые времена, когда Петр Наумович принимал работы, он никогда ничего не запрещал, но делал некие замечания, и я - этим очень горжусь — эти замечания внимательно выписывал, и когда он смотрел в следующий раз, я объяснял: эти пункты реально сделать, а эти пункты нереально сделать. Мы спорили, Петр Наумович много смеялся и часто восклицал по поводу своих замечаний: «Я этого не говорил!» Сейчас, к сожалению, мы не можем ставить такие длинные спектакли, как «Улисс», мы играем не пять глав «Дара», а только четыре. А пятую главу, жизнь Н. Г. Чернышевского, мы будем продавать в виде программки. Я уж не знаю, успеют ли зрители прочитать в антракте, предпочтут ли нашу программку буфету или нет. Или просто выбросят, как это часто делается…

 — Но очень многие собирают театральные программки!

 — Я тоже собираю театральные программки. Поэтому я очень надеюсь, что главу прочтут, потому что без понимания художественной резкости четвертой главы, нельзя понять «Дара».

 — Чтобы работать над такими сложными текстами, нужно текст полюбить? И критику не признавать?

 — Нет, неправда. Мы про Набокова прочитали уже, кажется, все. Даже не знаю, помогало нам это или нет. Скорее, помогало. Надо сказать, что вся гигантская литература, которая написана на русском и английском, доступным нам языках, она критическая, литературоведческая. И она помощи в создании театрального произведения дает мало. Но, тем не менее, когда ты знаешь, легче работается… Хотя, когда мои студенты на режиссерском факультете спрашивают: «А вы уверены, что надо все вокруг читать?», я им отвечаю, что не уверен. Все равно же, как ты создашь образ. Может быть, ты его создашь, ничего не читая, и образ будет парадоксальным. Это вопрос отдан на откуп каждому конкретному режиссеру. В Мастерской все читают все вокруг и, может быть, даже с избытком.

 — В спектакле заняты стажеры, совсем юные артисты, как они справляются с Набоковым?

 — Ну, во-первых, они уже не очень юные, если говорить честно. Моя любимая теория: в театре надо играть лет с 17, особенно девушкам. И даже самые молодые, и Серафима Огарева, и Катя Смирнова, прошли через репетиции «Бориса Годунова» с Фоменко… Это ужасно, что Петр Наумович не успел еще раз поставить «Годунова»… Он часто говорил: «Поставлю „Годунова“ и уйду из театра». Ему никто не верил. .. Очень жалко, что спектакль не закончен. Там проделан невероятный объем работы. По-моему, впервые в истории мирового театра посчитано количество действующих лиц и даже тех, кто говорят полфразы или упоминаются в ремарках, — их оказалось под 70. И Петр Наумович мечтал, чтобы у каждого артиста была одна роль, а не 6-7 маленьких ролей, как это обычно бывает. До нас доходили слухи, как Петр Наумович работает над «Годуновым», — невероятно интересно. Володя Максимов, наш главный художник, приносил Фоменко разные варианты сценографии, Петр Наумович его выслушивал, а потом… По словам Володи выходит, что сценографически спектакль состоял бы из излюбленных приемов Петра Наумовича. Надо сказать, за что я очень уважаю Фоменко, Петр Наумович никогда не стеснялся себя цитировать. Есть его любимые мелодии, которые повторялись в разных спектаклях, есть излюбленные мизансцены… А в «Годунове» предыдущем, в том, которого Фоменко ставил, когда я еще был аспирантом, ему были очень важны падающие лавки… Все, что он за свою жизнь наработал, вот эти микроотркытия, он хотел собрать вместе в новом «Годунове». И я спрашивал Карена Бадалова, Рустэма Юскаева, могли бы они закончить спектакль? Они отвечают «нет», без Фоменко это невозможно. Но все равно, некоторые идеи Фоменко, даже неразработанные им, мы сделаем обязательно. Мы дали себе слово. Он на каждом сборе труппы упоминал такое количество названий произведений, что никто не понимал, как это воспринимать. Потому что это не то что невозможно поставить за один сезон, за сто лет нельзя поставить. А он упорно называл. Я все гадал: какую цель при этом преследует Петр Наумович? Чтобы все прочитали и расширили свой кругозор? Или еще для чего-то? Но поскольку Петр Наумович, несмотря на близость к нему, неразгаданная загадка, невозможно ответить на этот вопрос.

 — А список вопросов, заданных Фоменко при показе «Дара» у вас есть?

 — Да! Надо сказать, что после того, как Петр Наумович посмотрел все целиком, потом он отдельно посмотрел один акт, потом отдельно посмотрел второй акт, что-то мы поменяли. Но мы и сами продолжаем работать. До премьеры у нас интенсивные репетиции. У нас есть некий план, который нужно выполнить.

 — Полина Кутепова играет в «Даре» мужскую роль. Почему?

 — Это тот самый случай, когда Полина сама выдумала себе эту роль. Может быть, если бы она не выдумала, я бы и не знал, как это сделать. В «Даре» повествование ведется от двух лиц, от первого и от некоего существа, которое с автором спорит. И там есть такие сноски, такой текст «Любезный мой критик. ..» И мы решили, что Полина сыграет этого Критика. Полина сейчас утверждает, что она не Критик, а Альтер Эго автора, мы сейчас спорим и ругаемся, как это существо будет именоваться. Но это не так важно, потому что я для себя решил, что она — внутренний голос героя…

 — А нос? Что за нос у Полины?

 — Ну и что, что нос? Полина начала свою работу над ролью с того, что она взяла все лекции Набокова, в том числе о Гоголе, и, по-моему, выучила их наизусть. Мы многое оттуда вставили в спектакль. Гоголевский нос — это понятно… Но я никак не могу забыть спектакль Эфроса «Турбаза». Он в театре «Моссовета» прошел раз шесть-семь, потом его запретили… Но я успел посмотреть. Совершенно замечательный спектакль по пьесе Радзинского. И там Плятт, со своим гениальным носом, играл критика центральной газеты, такую сволочь страшную, и когда любой персонаж входил на сцену, он его обнюхивал и произносил такую фразу: «А мы о вас только что говорили. И хорошо!» А мы, зрители в зале, понимали, что он этого человека уничтожал. И у меня с тех пор образ критика и всех критиков — Плятт. С нашим носом мы еще не все докрутили, но я уверен, что мы еще будем с ним играть, дирижировать…В любом случае, авторство носа принадлежит Полине.

 — В традициях Мастерской — максимальная творческая свобода артистов… Будут ли продолжены ваши знаменитые вечера проб и ошибок?

 — У нас сейчас 43 актера и есть 7 стажеров, а то и 8. Короче, 50 человек! У нас собраны очень боеспособные люди, которые абсолютно себя еще не реализовали. Кто знает, что у Жени Цыганова были потрясающие режиссерские опыты на наших вечерах проб и ошибок? А как Леша Колубков сейчас пробует ставить! В театре 4 сцены, — я думаю, я надеюсь, что мы не остановимся… Поскольку вы представляете ВТБ, то вам можно говорить, что одна из тем, на которую мы надеемся с подачи Фоменко, — люди пробуют «Египетскую марку» Мандельштама! Ну как это можно поставить, расскажите мне?! Я вот не знаю, а более молодые члены нашей труппы уже показали Петру Наумовичу 25 минут действия. Ну нет, больше я не буду говорить. У нас много всего такого. Это приводит меня в восхищение. Я этим должен хвастаться, мне кажется! И я очень рад, что Фома успел это увидеть.