Спорный «Дар» в «Мастерской Петра Фоменко»

В театре «Мастерская Петра Фоменко» сыграли набоковский «Дар» в постановке Евгения Каменьковича — первую премьеру нового сезона и последний спектакль, поставленный при жизни создателя театра Петра Наумовича Фоменко.

Большинство театральных критиков уже вынесли свой вердикт этому спектаклю, открывшему двадцатый, юбилейный, сезон «Мастерской». В каждой второй рецензии звучит слово «неудача». И это понятно: мы все так много ждем от преемника Петра Наумовича Фоменко, что оправдать эти ожидания вряд ли кому-нибудь под силу.

Евгений Каменькович, мастер переносить на сцену такой материал, который, по общему мнению, вообще не поддается постановке (в «Мастерской» до сих пор идет «Улисс» Джеймса Джойса и «Самое важное» по Михаилу Шишкину, а в «Современнике» — «Горбунов и Горчаков» Иосифа Бродского), вновь использовал свой фирменный прием: «Дар» Владимира Набокова целиком еще никто не ставил. 

В спектакле «Мастерской» он, правда, тоже не весь: не хватает 4-й главы, в которую Набоков заключил ироническую биографию автора «Что делать» Николая Гавриловича Чернышевского. В первых изданиях «Дара» эта глава тоже отсутствовала: либеральным книгоиздателям она казалась кощунственной. Каменькович пропустил ее, конечно же, по другой причине: трудно себе представить, как выглядела бы вставная новелла в спектакле, и без того переполненном персонажами.

Вот Федор Годунов-Чердынцев, начинающий писатель, в начале 20-х годов оказавшийся, как и многие его соотечественники, в эмиграции в Берлине. Вот его берлинские собеседники — писатели, поэты, редакторы, издатели… а еще множество «туземцев», как называли эмигранты из России берлинцев и парижан: евангелические сестры, полицейские, кондукторы, служители в сумасшедшем доме и квартирная хозяйка Чердынцева — фрау Стобой, оборачивающаяся то немолодой тапершей, то кем-то еще. Грохочущий по рельсам берлинский трамвай увозит очередную партию «туземцев», и сцену заполняют воспоминания о родительском доме, детстве, разговорах с матерью, отцом и сестрой Таней… Соединяет все эти обрывки яви, снов и воспоминаний выдуманный режиссером персонаж, обозначенный в программке как Критик, — небольшого роста человечек в мешковатых брюках, с приклеенным носом и чаплин╜ской походкой, в котором только по голосу можно узнать Полину Кутепову. На самом деле ее длинноносый герой не столько критик, сколько рассказчик: примерно так, наверное, мог бы выглядеть пушкинский Иван Петрович Белкин. 

Критические стрелы метят как раз в наиболее узнаваемые, привычные для спектаклей «Мастерской» приемы: рельсы и стрелки, обозначающие неприкаянность эмигранта, песни под гитару и кружевные платья — все это действительно уже где-то было. В этом самоцитировании можно увидеть отсутствие фантазии, а можно — стремление отдать дань памяти создателю «Мастерской». И подтверждение того, что всем и так понятно, — прежним этот театр уже не будет.