Режиссер Евгений Каменькович: «Безболезненно уничтожить репертуарный театр не получится! Кто-нибудь обязательно повесится…»

Московские гости из «Студии театрального искусства» Сергея Женовача представили в Киеве два спектакля. «Игроки» по Гоголю и «Мариенбад» по Шолом-Алейхему. Последняя постановка — дело рук нашего человека: замечательного режиссера, экс-киевлянина Евгения Каменьковича. Совсем недавно, после смерти своего великого учителя, именно Евгений и возглавил «Мастерскую Петра Фоменко». Один из лучших театров Белокаменной.

В интервью ZN. UA г-н Каменькович рассказал о Петре Фоменко, о дальнейшей судьбе Мастерской. И впервые публично поделился творческими планами на посту художественного руководителя.

Прежде чем задам ему избитый вопрос о «ваших творческих планах» и прежде чем не спрошу, «как относишься к сериально-вахтовому методу своей первой жены Ирины Розановой, изувечившей даже образ Фурцевой?», так вот… Прежде всего торжественно отмечу: в Евгении Борисовиче — человеке и режиссере — заметно редкое сочетание некоторых еще более редких качеств. Человек порядочный и режиссер одаренный. Нет здесь «корысти» нахваливать его, поскольку живем-то в разных атмосферах (что нам Гекуба?). Попросту думал, беседуя с ним, о его же родителях — близких моему сердцу людях: балетмейстере Борисе Наумовиче Каменьковиче и режиссере Ирине Александровне Молостовой. Подлинных символах театрального Киева рубежа наших веков. Удивительных мастерах, которые, кроме таланта, «инвестировали» в своего сына еще и совесть. Потому-то и его нынешний пост — худрука «Мастерской П. Фоменко» — никем из московского террариума не воспринимается настороженно. Все естественно. Как, например, естественен и органичен и спектакль Каменьковича «Мариенбад». Удивительный калейдоскоп судеб-историй-ситуаций-физиономий на основе эпистолярия Шолом-Алейхема. Десятка два персонажей населяет этот двухчасовой ироничный изобретательный еврейский «паноптикум» (на отдыхе). Но каждый молодой артист переливается «изумрудом яхонтовым». Никто из героев не теряет ни лица, ни характера, а, скорее, наоборот: осязаем крупный план почти каждого из них… Этих талантливых и «настоящих» артистов, воспитанников Фоменко, Женовача, Каменьковича…

 — Евгений Борисович, «Мариенбаду» все-таки лет семь. И успех этому спектаклю сопутствует постоянно. Но тут вот намедни заглянул в интернет-«писанину» после вашей недавней премьеры — «Дар» по Набокову… Так просто-таки волосы дыбом встали. Даже Латунский был бы терпимей к постановкам Житинкина, нежели некоторые девушки по отношению к вашему творчеству. Одна «амазонка» написала даже: уж лучше громоподобный провал, нежели такая вот «интеллигентщина» от Каменьковича! В общем, «интеллигент» — у них уже ругательство. Дожили?

 — Послушайте, да я горжусь этим спектаклем. А то, что «интеллигентщина»? Я даже не собираюсь комментировать, кто и что пишет о «Даре». На то критики и существуют, чтобы писать. Но в спектакле по Набокову наш театр действительно в очередной раз «совпал» с интеллигентной, с «университетской» публикой.

Да, это особая и интересная аудитория. Но вспомните: ведь и Малый театр «возрос» на университетской аудитории. И Ермолову возносили до небес студенты. Набоковский «Дар» возник, как всегда, внезапно. Я начал работу над “Dostoevsky-Trip” Виктора Сорокина. Предполагал «обинтеллектуалить» этот материал. Но случилась вынужденная «остановка» в работе. И решил перечитать (а я постоянно что-нибудь перечитываю из уже пройденного ранее) Набокова. И просто «ухнул», настолько увлек меня этот роман! Тут же Полина (актриса Полина Кутепова, жена Евгения Каменьковича. — О. В. ) придумала идею с отстегивающимся носом одного из героев. Эдаким «инструментом» борьбы… В общем, я принялся за инсценировку. И «духовный объем» этого произведения показался мне невероятным. Единственное, что смущало, — это четвертая глава, связанная с Чернышевским. Как ее «адаптировать» в контекст спектакля? И тогда мы эту главу разместили как отдельный текст в программке спектакля.

…Ну а отзывы? Они могут быть разные. Во всяком случае, мне заведомо интересна именно такая — умная, интеллигентная — театральная аудитория. К этой же аудитории апеллировал и Петр Наумович Фоменко. Трудно согласиться, что «среднестатистический» зритель все бы воспринял в спектакле «Египетские ночи»! Но именно эта работа пользовалась оглушительным успехом на наших зарубежных гастролях. Иностранцы слушали русский текст, почти ничего в нем не понимая. Однако внимали, затаив дыхание. 

…Мне как раз и кажется, что сегодня у нас не должно быть репертуарной игры «на понижение». А должны быть спектакли разные, в том числе и сложные, спорные.

 — Вы до сих пор, кстати, не «афишируете» репертуарные перспективы «Мастерской П. Фоменко». Почему? Боитесь, что в соседних театрах украдут названия или сглазят враги?

 — Ничего я не боюсь. Просто дал себе слово: раньше времени о репертуаре не говорить. Но поскольку нахожусь хоть и на родине, но в другом государстве, вам скажу… Принял к постановке в Мастерской «Египетскую марку» Осипа Мандельштама. В планах: «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели. Да, вот такие названия! Будет два спектакля по Блоку, над одним из них работает Полина Агуреева. Будет роковая шотландская пьеса — «Макбет» Вильяма Шекспира. В планах: «Фантазии Фарятьева» Аллы Соколовой. Киевский режиссер Андрей Приходько, тоже один из «фоменок», я уж не знаю, как здесь к нему относятся…

 — Хорошо относятся.

 — Так вот, Андрей у нас тоже будет ставить. Возможно, «Эдипа». Мне интересен Луиджи Пиранделло, его «Гиганты горы». И уже есть новый перевод. Обнаружены нами и две чудесные каталонские пьесы. На декабрь назначена премьера, одно название которой, возможно, тоже взбудоражит некоторых критиков: «Моряки и шлюхи». Это спектакль балетмейстера Олега Глушкова. У истоков проекта стоял Петр Наумович. Мы долго следили за Глушковым, за его желанием и умением делать «пластический театр»…

 — …и, судя по «Пер Гюнту» Марка Захарова, у Глушкова это убедительно получается.

 — Да, безусловно… В чем особенности работы «фоменок»? В том, что наши репетиции порою безразмерны и бесконечны. Все время — репетиции. Иногда даже выгодные гастроли не жалко терять, была бы только возможность порепетировать. В этом — метод «проб и ошибок». Метод замечательный! Вот скажите, в каком еще театре «инициатива снизу» (то есть идеи наших актеров и режиссеров) столь почитаема и столь востребована? В каком? В МХТ? Или в Ленкоме? И недавний «Театральный роман» по Булгакову, и многие другие спектакли «Мастерской» — все это и пробы, и ошибки, и успехи, и попадания в десятку…

 — Нереализованные замыслы Петра Наумовича. Что можно о них сказать, что можно озвучить? И что может быть реализовано?

 — «Замыслы» Фоменко могли выражаться в 60 (!) названиях, заявленных на сборе труппы накануне открытия очередного сезона. Потому что Фоменко — это бесконечность. Мне иногда казалось, что свои лучшие спектакли он придумывал даже не в Москве, а на гастролях, на ходу. Бывало и такое. Звонит мне ранним утром: «Где вы?» — «Я в театре!» А я живу в районе Лужников (поближе к стадиону). И я понимаю, что в моем ответе — самое главное для него: человек уже с ранней зари в театре! Разве может быть что-нибудь прекраснее для Фоменко?

…Так получилось, что после своего «Улисса» по Джойсу я попал в больницу, в кардиологию. И одновременно там же оказался Фоменко… Тоже сердце. И у нас был общий врач. Так вот этот врач рассказывает мне: «Человек в возрасте Петра Наумовича, в его-то состоянии физическом, уже давно должен бы сидеть только на даче, на грядках — и никаких эмоциональных стрессов в театре! А он…».

А он действительно как бы не обращал внимание на свое состояние. Одновременно репетировал два-три названия. На последнем этапе это Пушкин — «Борис Годунов», это Блок — «Возмездие». Относительно недавно вышел и замечательный «Театральный роман» по Булгакову.

Опять-таки надо знать «механизм» творческой работы «фоменок». Когда в процессе задействованы абсолютно все! Бывает, у нас играют и электрики, и монтировщики. В то же время и некоторые актеры могут поработать монтировщиками, если нужно для дела.

 — Он делился с вами подробностями «Бориса Годунова»?

 — Знаю, что решение спектакля предполагалось неавангардное. Возможно, он что-то чувствовал и рассматривал эту постановку как «лебединую песню», в которой бы прозвучали мотивы и образы его прежних постановок. Бориса Годунова должен был играть Карен Бадалов.

 — Последний ваш разговор с мастером…

 — Понимаете, как все получилось? Я искал ему… палку! В тот момент находился за границей. А Петр Наумович с трудом передвигался, и какие-то «приспособления» его не очень устраивали. И тут я нашел ему одну удивительную импортную «палку», на которую можно смело опереться. Более того: ее можно было развинтить, разобрать, превратить в какой-то новый механизм. Все по последнему слову техники. Я его очень обрадовал подобным приобретением. Но он тогда так и не признался мне, что в это время уже находился в больнице…

9 августа его не стало. Жара, отпуска. Кто сумел достать билет, тот и прилетел на прощание. В театре все мы горько пили… и иногда горько улыбались, вспоминая самые светлые случаи из нашей общей театральной жизни. А случаи-то эти всегда были исключительно светлыми. Потом один наш актер говорит: «Ребята, не надо реветь! Ведь он же всему нас научил! Он все нам дал…».

И это действительно так.

Теперь — без него — надо многое осознать, сделать, успеть. Я прекрасно понимаю: нас всех ждут сложные времена… Но так как за 25 лет существования театра мы уже много чего «натворили», то, надеюсь, и в будущем кое-что еще «сотворим». Главное — не повторяться. Сегодня некоторые люди в труппе готовы продолжать играть старые названия, другие понимают, что и обновление необходимо. И мне кажется, сам Петр Наумович не одобрил бы «повторения пройденного». Его же спектакли никогда не умирали «естественной» смертью. Он мог в разгар успеха снять ту или иную постановку — по своему видению, усмотрению. При этом есть и «золотой фонд» театра. То есть спектакли, на которые просто нереально попасть. И даже самые важные московские врачи и юристы могут по нескольку лет стоять в «очереди» на «Одну абсолютно счастливую деревню», на «Войну и мир», на «Семейное счастье». Сейчас восстанавливаем «Безумную из Шайо». Скоро наши «Три сестры» уедут в Берлин, а в Дюссельдорф отправятся «Пять вечеров». Должны были выступать в Лондоне в театре «Глобус» (марафон из 36 пьес Шекспира, приуроченный к Олимпийским играм), однако исключительное недоразумение не позволило нам туда отправиться с «Двенадцатой ночью»…

 — Недавно и Марка Захарова удалось расспросить, и у вас вот теперь интересуюсь — судьбой русского репертуарного театра. Этой судьбой многие в последнее время сильно встревожены.

 — Я вообще не понимаю этих разговоров о репертуарном театре. Он есть. Он должен быть. Он будет. Давно известна «процедура» назначения художественного руководителя, если в этом есть необходимость. И если это не авторский театр, как, например, «Табакерка» Олега Павловича.

Так о чем дискутировать? Уверен: безболезненно поломать репертуарный театр в России не получится. Кто-то обязательно повесится. Кто-то застрелится… Без жертв здесь не обойдется! И неприятно, когда такими сложными процессами пытаются «рулить» люди некомпетентные, случайные. В меньшей степени, конечно, все эти страсти касаются нашего коллектива. Хотя говорили разное… Но тут уж, если бы и началось что-то, так мы бы всех их поубивали!

Понимаете, лично я прекрасно знаю, «кто» будет руководителем в нашем театре — завтра, после меня… А кто — послезавтра.

 — Что ж вы так рано-то о преемниках?

 — А дело не в этом! Просто «Мастерская Фоменко» — это семья. Особый творческий организм. И не чинопочитание здесь на первом плане. После меня будет Иван Поповски. После него — Пирогов. Я даже знаю, кто будет потом-потом… Самое главное, чтобы был театр.

 — Сейчас вы работаете у Олега Меньшикова, который возглавил Московский театр имени Марии Ермоловой. Выбор пьесы неожиданный. «Язычники» Анны Яблонской, трагически погибшей в Домодедово одесситки…

 — Меньшикова очень ценил Фоменко, который работал с ним над «Калигулой». И когда Олег Евгеньевич обратился ко мне с предложением о сотрудничестве, то несмотря на всю свою занятость, я не мог ему отказать. И выбрал «Язычников».

 — Как собираетесь «адаптировать» эту пьесу для зрителя с учетом того, что в тексте есть пейоративная лексика?

 — Я вырезал процентов 80 этого мата, который во многих случаях совершенно не нужен, ибо всегда найдутся иные слова. Но мы долго обсуждали эту проблему. Прежде чем взяться за Яблонскую, я побывал в Одессе, на ее улице, возле ее дома. Узнал, что в самой Одессе эта же ее пьеса провалилась с треском. Зрители уходили из зала, едва услышав мат. Тем не менее это очень интересный драматург. И совершенно правы те критики, которые говорят, что нельзя привязывать нынешнюю востребованность ее драматургии к трагедии в Домодедово. Ее пьесы оригинальны и самоценны.

 — Помнится, когда-то вас частенько зазывал в Киев Богдан Ступка — поставить «что-нибудь» на родине. И не только в память о ваших родителях…

 — Да, планы были. И с Богданом Сильвестровичем мы постоянно к ним возвращались. Но все упиралось в мою занятость — в «Мастерскую», в ГИТИС. Ведь когда занимаешься студентами, невозможно «экономить» себя для каких-либо других параллельных проектов. Поскольку надо много читать — то, что читают и ставят они. Надо внимательно смотреть — чтобы не упустить из виду какого-нибудь одаренного человека… А все это — время, время, время. Поэтому, может быть, когда-нибудь «что-нибудь» и поставлю в Киеве…