Чай, кофе, потанцуем

«ЭТОТ город, как речь без одной запятой: / Без придыхания неузнаваем» — писал о Москве поэт Александр Шаталов. «Я так давно мечтал об этом городе! Чтобы просто стоять где-нибудь, ждать троллейбуса — и все. Чтобы сердце радовалось, душа ликовала!» — пишет о Москве Ольга Мухина. Пишет и понимает, что без шорохов, без всхлипов, без жалостливых слез не узнать это место. Не разглядеть в зрачках изумленных артистов столицу нашей родины, златоглавый град-орденоносец, крепость души моей. Не угадать троллейбусных нитей над площадями, не выдернуть гнилой одуванчик из асфальта, не вздрогнуть, не умереть.

Без акцента, без «в Москву — в Москву», без провинциалов на смотровых — нет ни этого города, ни мира вообще. Нет и меня, нет и Ольги Мухиной. Ольги — конечно — не Оли, плевать, что сама себя так называет. Настоящий писатель не может экономить на имени, ведь это единственное, что уж точно не ему принадлежит. Ну не нелепица ли: Лева Толстой, Федя Достоевский, Аня Ахматова. А Антоша Чехонте — тьфу! — глупость для газеток. Нет, не то чтобы Мухина — наше новое все. Она — не гений, и даже не выдающаяся литераторша. Но отсутствие величия не исключает еще наличия таланта и подлинности. Задушевность Ольги Мухиной, прозрачность ее драматургии, толковая рвань текста — ее пропуск в грядущее, ее документы, ее усы и хвост.

Мухина написала эту пьесу несколько лет назад, по меркам своего незрелого возраста — жуть как давно. Отчего же это «Ю»? — начали судачить по Москве. Почему не «Ты» или не «Три сестры-2». Ольга им что-то отвечала, отмахиваясь от особо докучливых господ фолиантами пьес, уже шедших по стране. Только что Фоменко поставил «Таню-Таню», в уме держалась «Любовь Карловны» — караул, какой успех.

«Ю» — предпоследняя буква русского алфавита, пара к «Я», получается как бы «Ты» и «Я», ведь Ю (по-английски) — и есть Ты. Такая вот демагогия. А еще Ю — очень красивый московский звук — долго тянется, обалденно поется. Это почувствовал режиссер Евгений Каменькович и снабдил нынешний спектакль всяческими композициями для девочек. «Only you» — заунывно поет радиола, и герои пускаются в пляс. Тянут губы, оттопыривают пяточки и ладошки. Лепота. И все это на балконе, судя по имитации шума автострады — этаже эдак на седьмом. Точно как в кино про Ивана Васильевича — и поля, и стога, и лес. И в то же время какой-то трамвай, балконная решетка сталинского ампира, хрусталь, чешская люстра. Какофония стилей и движений — Москва, истинная Москва.

Все происходит между, в подвешенном состоянии над яростной дорогой жизни. Время от времени герои прыгают вниз, словно бабушки у Хармса. Но погибнуть никто не может, ведь смерти у Мухиной нет. Тут — сказочное бытье, когда вместо гибели каждый получает искомый предмет. Друга ли, чужую ли жену, войну ли: направо пойдешь, ратный бой обретешь… Так вот же — смерть, скажете — война. И, главное, как актуально. «Передаем сообщения о пробках. Движение талибов по Кутузовскому проспекту затруднено». Ничего подобного! Современность и своевременность — иллюзия, у Мухиной — вечно война. Бой для нее — не смерть, а новая жизнь. Героическая реальность, возбуждающая воображение.

«Ю» уже была на сцене. На крохотном темном пятачке гитисовского учебного театра. Четыре часа действия, драные халаты, мужик в летных очках, молью проеденные шали. Во МХАТе все иначе. Во-первых, вдвое короче. Спектакль идет без антракта, и вроде бы не устаешь. Во-вторых, моль извели, а рубища сменили на вполне пристойные шмотки. В-третьих, зрелище разнообразили пояснительными титрами. Теперь, когда на сцену входит незнакомый юноша, на стене высвечивается «Герой приехал» — забавно. И все-таки подлинная подмена в другом.

Новый спектакль МХАТа — не настоящий. Когда Каменькович ставил «Ю» в театральном институте со студентами Фоменко — все было взаправду. Чувствовалось, что ребята ощущают текст, их губы способны произносить легкости и глупости, руки — делать свободные махи, а глаза любить. ЛЮБИТЬ! Понимаете? Не имитировать чувство, громко вздыхая под софитной луной «Давайте пить чай», не выделывать заученные еще при Качалове па, а надеяться, верить, радоваться. Тут нет чувств, зато есть мастерство. Говорят «чай», а в зал смотрят так лукаво, что зрителю понятно — 40 оборотов. Толкуют про «кофе», хихикают, и очевидно — политура. Подлинность Мухиной переделана в школьную театральность. Придыхания — в мастерство речи. Солнечность подделана прожекторами. Заплатившим 150 рублей за билет не жалко, а руководству театра — приятно. Малой кровью и мэру угодили, и выполнили указание министра культуры — поставили современную пьесу. Что сказать? «Зрителя, наверное, долго мы не мучили, выпьем-ка мы вермуту по такому случаю».