Рыбный день – это не только четверг

Евгений Каменькович поставил в театре «Мастерская Петра Фоменко» спектакль по роману Салтыкова-Щедрина «Современная идиллия». Одно из последних размышлений автора, произведение редкое, частый гость разве что в литературных институтах. Такой странный, на первый взгляд, выбор для знающих этого режиссера, знающих, что его волнует, чем он интересуется и что хочет сказать и донести до зрителя, вполне объясним. 

Евгений Каменькович и раньше не отличался обыденностью взглядов и был, что называется в «андеграунде» и ставил «не для всех» – то неподъемного Улисса, то вот недавно погрузился в философию Пиранделло в «Гигантах горы» и вот откопал повести Салтыкова-Щедрина. Совсем не школьную и похоже, действительно, пылившуюся где-то далеко на полке, как это сказано в программке, вещь. Самое любопытное в этой постановочной истории, что даже еще многие и многие столетия вперед, не вспоминая сатирика «с рыбьими глазами», с трудом в памяти воспроизводя его повести о премудром пескаре, он оказывается чертовски прозорлив и актуален. И здесь чутье режиссера не подводит. 

Начинается эта история с пролога… Точнее, нет. Начинается эта история с программки, расписанной гравюрами XVI века, на «рыбную» тему. На первой странице – тарелка с брейгелевской «большой рыбой», приборы и надпись «Добро пожаловать в уху!». Собственно, все мы в ней варимся давно, кто-то осознанно, кто-то пока нет. Занавес… Да, есть занавес, но он имеет исключительно символический характер. Это не гигантские складки мягкой, бархатистой ткани, которые тяжело колышутся, когда смыкаются. Это всего лишь рыболовная сеть. Перед сотнями любопытствующий глаз – от партера до балкона – зеленая рыболовная сеть. «Добро пожаловать в уху!». Итак, пролог. Для него режиссер выбрал известный по школьной программе рассказ автора «Премудрый пескарь». Заседание суда, которое длилось вечно, по крайней мере, для пескаря, так и не дождавшегося приговора и отдавшего концы прямо там. Надо заметить, здесь сказывается режиссерская особенность Каменьковича – склонность к обобщению и масштабам, которые обычно выходят за пределы конкретного произведения. Текст «Современной идиллии» он разбавил другими повестями Щедрина.

Красочный, колоритный и даже вкусный, но при этом противный и отдающий тиной подводный мир с его обитателями открывается перед зрителем. Полутуман, полусумрак, полулюди, полурыбы и полулягушки решают судьбу одного. Попадая в это затхлое пространство (сценография Марии Митрофановой) уже становится предельно ясно, что ждет нас в ближайшие три часа. Простите, но не могу удержаться от сравнения и Евгений Каменькович как проницательный режиссер и человек высокой культуры, конечно, знал об этом. Гениальный Мейерхольд в своем спектакле, не менее гениальном «Ревизоре», поместил гоголевских героев в подобный аквариум и нарядил их в зелено-коричневые костюмы. Ощущение болота, вязкого, засасывающего и бездонного, где все медлительно, томно и даже время похоже на тягучий кисель, и вместе с тем какой-то дремучести средневековой и беспросветной передавалось публике. Так и у Каменьковича пролог задал нужное настроение. И как потом ни менялась внешняя картинка спектакля, – а местами она была очень эффектной – тягостное чувство дна, совсем не горьковского, отдавалось эхом в каждой паре внимающих глаз.

Болото исчезнет, на сцену выйдут люди-человеки. Кстати, режиссер больше рассчитывал воздействовать именно этой атмосферностью, нежели просто донести текст Щедрина. Задать нужный характер, который ритмично подчеркивает смысловая музыка группы «АукцЫон», будто специально написанная для спектакля. Два главных героя – Я (Михаил Крылов) и Глумов, позаимствованный писателем у Островского (Федор Малышев) – бывшие либералы, которые в целях политической благонадежности пытаются отказаться от своих былых взглядов в связи с переменой власти и жить как простые люди, то есть не проявлять политических позиций, а точнее оппозиции, не размышлять. В щедринском лексиконе это называется «погодить». Пока улягутся волнения, о них подзабудут. Но «годить» выходит не совсем просто, и безобидное занятие оборачивается оскатиниванием персонажей, которые по привычке пытаются «дойти до самой сути» даже в том, какую ветчину они едят, как она росла, кормилась, кто ее кормил и лелеял под лучами солнца.

Речь идет не просто об отказе от своих убеждений, а об отказе от мысли вообще, от мотивации и потребности думать, осознавать. Все это пока происходит в комнате-коробке Глумова, которая находится над водной гладью. Время от времени, когда героев окончательно «накрывает», как совесть появляется немой персонаж – гороховое пальто. Во второй части действия эту функцию возьмет на себя «стыд» – по сути, главный герой романа Салтыкова-Щедрина. Но на сцене он не появляется. Действительно, как еще можно вылечить общество как не пристыдить в чем-то? Но, кажется, и сегодня инструменты писателя немного устарели, и механизм их действия давно покрылся ржавчиной. Только в выдуманном произведении герои могут поступить правильно, а значит по совести.

В попытке уйти незамеченными от новой власти герои оказываются, наоборот, у нее в руках, что вполне закономерно. И кажется, что если немножечко ей уступить, пойти навстречу, то и она сама потом о них забудет. Вот если бы сыграть фиктивный брак с Фаиной Егоровной (Моника Санторо), то и дело с концом, только бы найти еще такого дурака. Одна уступка, подлость, оборачивается другой и накатывается как снежный ком, пока один из героев Глумов не решится бежать, кстати, вместе с Фаиной Егоровной. Моника Санторо – единственная актриса, занятая в этом спектакле. То ли она настолько экзотична на сцене, то ли этот ее запоминающийся профиль, отдающий поразительным сходством с таировской трагической Федрой, но за актрисой в течение всего спектакля интересно наблюдать. Она ни на минуту не выпадает из поля зрения. 

Кстати, дурак, который захочет оформить фиктивные отношения, найдется. Им окажется адвокат Балалайкин (Дмитрий Захаров), чем-то напоминающий наш «золотой голос России». Ветреный повеса, уже состоящий в бракосочетании с некой дамой и имеющий даже детей. Но за определенную сумму, он охотно об этом забудет. Сцены с этим персонажем особенно запоминающи и эффектны. Разудалый веселый фарс неумолимо несется в пропасть. И тут спастись бы, незаметно уйти от новой кормушки-ловушки, да вдруг заподозрят, уличат, что не так улыбаешься, не то, что мыслишь; да и лицо человеческое хочется сохранить, но об этом уже думать не приходится. Стыд где-то маячит и о чем-то напоминает. Хорошо, что стыд вообще есть в сознании героев, что о нем помнят и даже видят как отдельного персонажа. Пусть так, чем вообще никак.

А теперь самое любопытное… Мне как зрителю (конечно, это исключительно только мое восприятие) все время мешали какие-то дополнительные эффекты в постановке, которыми она буквально напичкана. Заметила, Каменькович вообще такое любит. Из чего складывается ощущение, что все в спектакле работает по принципу «развлекая поучай». Но от внешней «развлекухи», особенно в таких масштабах, в каких она сейчас доминирует почти во всех сферах искусства, начинает немного подташнивать. Иногда просто хочется оказаться в черной коробке театрального пространства, остановиться, остаться наедине с происходящим на сцене, даже просто с тишиной. Положение в спектакле не спасают даже прекрасные актеры, удивительная сценография, граничащая с изобретательностью в некоторых сценах. Пруд на сцене с настоящей водой, затем там же в следующем действии каток – актеры то катаются на коньках, то разъезжают в лодках, то ходят на ходулях… и что-то ещё пестрое, разноцветно-винегретное и что уже и не запомнилось, а в целом и неважно вовсе. Иногда, кажется, действие начинает расслаиваться на отдельные пласты, но потом вновь собирается, как гармошка. А самое интересное, подлавливаешь себя на мысли – как прекрасен этот мир, как он привлекателен, и как хотелось бы остаться в нем, пусть в таком противоречивом и с точки зрения морали гадком и неправильном, но насколько уютном. Как теплое место, где спокойно размножаются бактерии. Не знаю, это ли хотел сказать Салтыков-Щедрин. В любом случае, работа профессиональная и от нее веет почти стерильным, филигранным качеством, впрочем, как и от других постановок режиссера.

Мысль Щедрина в повести, хоть и прозрачна, но завуалированная сатирическим языком автора и приправленная эффектным сценическим украшательством режиссера, теряет свою ясность. И действие приобретает ненужную грузность, как плотный воздух, дышать в котором не так-то просто. Каждая фраза – почти цитата, новая мысль. Очень много мысли наслаиваются одна на другую. Простота и лаконизм напрашиваются в гости этому яркому и точному спектаклю.

P. S. За несколько дней до того, как автор посмотрел этот спектакль, в центре Москвы был убит Борис Немцов.