О, засмейтесь, смехачи

Никто никогда не ставил и не задумывал постановок пьесы Горенштейна «Волемир» – её читали в шестидесятые в рукописи, потом отпечатанную в типографии, читали, хохотали, домысливали, обсуждали. Читали, когда выплывало из небытия «Собачье сердце», когда Булгаков, Зощенко, Эрдман входили в ум поколения, и Горенштейна, Довлатова, Войновича невольно встраивали в ряд. Прошли нелегкие десятилетия, давно олимп завоеван постаревшими героями-шестидесятниками, а всё внимания им не хватает, не так читают, не так ставят, не всё понимают. И вдруг! В Малом зале Московского театра «Мастерская Петра Фоменко» премьера – «Волемир» Фридриха Горенштейна. То, что отважный режиссер («Самое важное», «Улисс», «Дар») и худрук театра Евгений Каменькович может такое задумать и одолеть, легко понять, но ансамбль (большинство молодежь): в манере легкой само сатиры, в органике характера и на грани клоунской пластики, с таким пониманием текста, культом учености и страсти к философствованию. .. Персонажи рассуждают о миссии человека на земле, о Копернике, Дарвине, и так обманываться рады, и так много говорят вздора.
Не дураки, нет, так, одуревшие, потому что похожа на фарс подчас и наша реальная жизнь. Театр с автором заодно. Горенштейн о таком и думал, чтобы сочиненная реальность была реальнее действительности. А в центре, в перипетиях фабулы – недоразумения, в перепадах психического состояния, в километровых монологах, в невероятной пластике рисунка какой актер, какой актёр! Его зовут Томас Мацкус, он играет Волемира Потаповича, не теряя органики в гротесковом рисунке.
Волемир говорит путано, вспоминает, что «Чехов ловил шляпой солнечных зайчиков», рассказывает, что знает «мальчика, которому камни казались несчастными, потому что они лежат и видят одно и то же. Он переносил их с места на место». Странный человек, особенный. Только Волемир знает, что есть в жизни человека такое, о чем «нельзя говорить в котлетной!» Конечно, у остальных есть основания считать его сумасшедшим, уж очень он в облаках витает, на земле не держится. Вот и Лиза, жена, решив его покинуть, скажет: «Я не могу жить с задранной головой». Это правда, «тревожно, когда рядом праведник». «Почему тебя назвали Волемир?» Нет ответа. Может, родители начитались Велимира, председателя земли, и стихи застряли у них в голове. Поэзия этого «гражданина всей истории, всей системы языка и поэзии» Хлебникова хотя и считалась « идиотичной», но в «греческом, неоскорбительном значении этого слова». Так и наш герой. «Вот дети… – говорит он. – Когда ребенок скачет на палочке, ведь он в любой момент понимает, что под ним не лошадь, и все-таки чувствует себя всадником…»
Спектакль играют в черном специально сочиненном пространстве. Всё здесь условно, движущийся планшет с окном-вырезом, откидным столом, сплошь оклеен газетами и ванна на колесах исписана афоризмами, очевидно из Горенштейна. Оформление Марии Митрофановой преданно следует замыслу режиссера, открытая театральность, планшет крутят, разворачивают, стенды уносят и приносят сами артисты. Можно было, впрочем, ожидать большей лихости в использовании опыта кубофутуристов. Но всё броско, отчаянно просто, картинками в лоб, словно намек: вообще-то у нас главное слово, смотрите и слушайте, слушайте и запоминайте. Несуразный бытовой случай. «У человека нет удобств… Я понимаю… Но я растерялся… Я прихожу, а он ходит голый по моей квартире…» – объясняет ревнивый Сосед. Но тут уж говори – не говори, такое завертелось, что и Человеку из ванной поверишь, будто согласен платить двойной тариф в бане, чтобы не попадать в подобные истории. Он всего лишь купался, сослуживица предложила ему помыться у них, а что из этого получилось… Это надо посмотреть, нет смысла пересказывать, тем более суть в другом. Таково искусство драматурга фабулу высовывать при надобности, а увлекать иным содержанием.
Жесткий взгляд на человека полезен, хотя не моден в обществе показного гуманизма. Эстетика Горенштейна (формировавшаяся в пору кинематографических открытий Тарковского и Кончаловского при дружеском участии в их работах) не позволяет отрываться от правды; его герои-выдумщики, герои-антигерои должны быть людьми, очень похожими на современников. Только виртуозное мастерство всех исполнителей позволяет артистам оставаться живыми в облике обрисованных твердой рукой саркастичного наблюдателя соседей, отдыхающих, прохожих, того самого «народа, который без свистка не привык». Главное для человека – «войти в грань»! Чего стоят откровения Соседа, старшего провизора Промбанка: «Я всю жизнь чувствую обязанности, дисциплину, рамки… И я доволен. Именно поэтому я умею наслаждаться полной безответственностью». Такому человеку, да, порой «трудно следить за мыслью» Волемира, а зрителю – нет, нет, не трудно, всё сделано театром для этого. Чистое, ясное, всегда на точном месте слово писателя живет в спектакле вольготно, никто его не жует, не выплевывает, слово здесь уважают.
Русскую ментальность Горенштейн постигал самостоятельно, по жизни, не по литературным образцам, литература для него академия языка. Спектакль погружен в среду шестидесятых, то Евтушенко цитатой мелькнет, то Окуджава, поэзия в почёте. Эткинд назвал Горенштейна «Достоевским ХХ века», но может быть, он – пророк ХХI – артистичный, парадоксальный, жесткий ум. С ним сегодня, запутавшись в достижениях демократии, снова подползаем к истине, что конформизм – не добродетель.