Я люблю твой замысел упрямый… «Доктор Живаго» (Мастерская Петра Фоменко)

В феврале, когда прошли первые показы, почти всем хочется достать чернил и плакать. Примерно, как в начале мая все начинают любить грозу, в каждой видя тьму, накрывшую ненавистный прокуратору город. Вернуть хрестоматийный текст к жизни, а точнее ввернуть его в жизнь конкретного человека, задев личную боль, когда, действительно, тянет перечитать роман, а не буднично заметить, как современно сегодня звучат слова, (дальше умная цитата), наверное, самое прекрасное, на что способен театр. Сценическое действо заканчивается, но продолжает звучать внутри, снова и снова обжигая нервные окончания, обнажая эмоции, выворачивая мысли. Спектакль «Доктор Живаго» Евгения Борисовича Каменьковича идет больше четырех часов – (поверьте, это не долго, сколько прошло времени с того момента, как вы вошли в театр, вы поймете только, когда вновь выйдете на набережную Шевченко). «Живаго» останется с вами не то что не на один день – не на один месяц. Спектакль как будто бы железом, обмокнутым в сурьму, ведут по сердцу. Так больно и так прекрасно, что временами забываешь дышать. Про такие вещи очень сложно говорить, потому что захлебываешься переполняющими тебя чувствами. Пытаешься их упорядочить, а бессвязный поток упоительного восторга сносит стройный ряд букв. В такие моменты завидуешь Каменьковичу, который с хирургической точностью, будто бы примеряя на себя профессию главного героя, препарирует живую плоть романа Пастернака, а затем плотно сшивает ее стихами.

Титанический труд. Во многом литературоведческий. Текст не только бережно порезан, но и грамотно структурирован, подсвечен, что-то нарочито выхвачено лучами софитов, что-то нежно затемнено и утоплено в глубину сценического пространства. Темная коробка сцены обрамлена своеобразными полями, на которых всплывают года, места действий, название стихов. Продуманность делает спектакль цельным, но отнюдь не предсказуемым. Периодически забываешь, что перед тобой знакомый роман. Будто бы листаешь дневник с пометками или окунаешься в чьи-то воспоминания. Мол, вот что случилось на моем веку. Кстати, если по какой-то причине книга вам прежде не давалась, то после спектакля непременно захочется попробовать к ней вернуться. И если события в романе пропущены через Живаго, где мир сливается «в одну равнозначительную, сквозь сердце доктора пропущенную волну», то безусловная удача — выбор артиста на заглавную роль. Без Ивана Вакуленко спектакль вряд ли бы получился. Кажется, артист действительно растет, развивается, взрослеет, мужает вместе со своим героем, будто бы понятия не имеет, что впереди. Все происходит здесь и сейчас, трансформация идет на глазах у зрительного зала, где и вправду гул затих. Актер умудряется очень крепко держать публику, заставляя влюбиться в своего героя и оплакивать его как близкого человека.

Спектакль открывается стихотворением «Рождественская звезда» и похоронами матери Юрия Живаго. Вся наша жизнь укладывается в этом вечном противостоянии жизни и смерти, своей и тех, кого мы любим. Как часто каждый, хотя бы мысленно, произносил: «если только можно, Авва Отче, чашу эту мимо пронеси». И то, как «холодно „было младенцу в вертепе“, зарифмовано с тем, как мерзнет маленький Юра, внезапно оставшись сиротой, лишившись мамы. Он не раз будет повторять на разные лады слово „мама“. С этой трагической потери, бесконечного душевного страдания начинается сценическая и взрослая жизнь Живаго. Он будто бы обречен. Опять же строго по Пастернаку: „Жизнь прожить — не поле перейти“. И человек должен пройти все, что ему уготовано. Пройти по возможности достойно: не ропща, не жалуясь, сохранив душу, не зачерствев и не потеряв веру в себя, в людей, в то, что жить в принципе стоило. Так, как прошел тот, по образу и подобию кого мы созданы. А потому так ярко звучат слова Живаго в финале про то, что все к лучшему, что ему невероятно, до страсти хочется жить. Удивительно, но Юрия Андреевича обвиняют в отсутствии воли, слабости, нерешительности. Но после спектакля вдруг отчетливо понимаешь: разве такой человек мог стать врачом, более того, военным хирургом. Можно было выбрать поприще попроще. Чтобы просто взять в руки скальпель нужна решимость. Чтобы пройти фронт Первой Мировой, Гражданскую и не сломаться под тяжестью обстоятельств, не изменить клятве и личным идеалам, продолжать спасать людей в нечеловеческих условиях, необходима железная воля. Но, а что нужно, чтобы принять собственную судьбу, выпавшие испытания, невероятные по силе любовь и страсть, что перемалывают почище Революции и хода истории, даже представить страшно. Он идет, хоть неотвратим конец пути. И даже ощущая это, он не пытается уклониться. И от этого так страшно и горько, что хочется крикнуть, как героине фильма „Дорогой мой человек“: „Зачем ты так навсегда спрыгнул с трамвая?“.

Быть идеалистом и жить с идеалистом — еще одна важная тема спектакля, и еще один вызов.

Любовь по Пастернаку и Каменьковичу тоже испытание, причем далеко не легкое. Ведь судьба не спрашивает, готов ли человек испытать это чувство? А внушить другому? Потому что, если бы у людей был выбор, большинство бы малодушно сказали, что обойдутся без всех этих страстей. Здоровее и целее будут. Живаго во многом прав, когда говорит Ларе: „Если так больно любить и поглощать электричество, как, вероятно, еще больнее быть женщиной, быть электричеством, внушать любовь“. Лара в исполнении Ольги Бодровой (для актрисы это дебют) с ранней юности наделена редкой манкостью, вот этим самым электричеством. Она и рада бы заземлиться, отмахнуться от этого сомнительного дара, но ей уготовано иное. И роман со взрослым человеком, да еще и любовником матери (Карэн Бадалов в образе Виктора Ипполитовича Комаровского и притягателен, и страшен, и жалок, и обворожителен), и замужество за Антиповым (Юрий Титов), который не может примириться с ее разрушительным обаянием — испытания на прочность. Про болезненные, безысходные, безнадежные, страстные испепеляющие отношения с Живаго, для которого она „благо гибельного шага“ — даже говорить излишне. Казалось бы, кроткая Тоня (Екатерина Смирнова), законная жена Юрия, полная ей противоположность. Мягкая, нежная, спокойная, не знавшая до поры до времени лишений и страстей. Но и ей не быть счастливой. Почему? На все воля Автора.

Пожалуй, самая счастливая женщина в спектакле — Смерть (Стефани Елизавета Бурмакова). Она, как ей и предписано, забирает лучших. Она всегда где-то поблизости — раздает шинели, провожает на фронт, следит за Живаго, когда он мечется в тифозном бреду. Ей неведомы муки совести, любви, жалости. Ей никто не отказывает. В итоге даже главный герой попадает в сети. Причем, по велению сердца. Кстати, это неудивительно, потому как она не старуха с клюкой, а блоковская Прекрасная Дама. Ради такой можно и умереть. Вообще о роли смерти в спектакле можно отдельный трактат написать.

Еще одна очень интересная особенность: „Живаго“ от фоменок — очень театральная история. Начиная с подзаголовка: „Игра в людей“ в трех частях, состоящая из прозы, стихов, всякой всячины, внушенная сознанием, что половина людей перестала быть собой и неизвестно что разыгрывают». Каждый артист играет сразу несколько ролей. Допустим великолепная Полина Кутепова примеряет образы сразу двух женщин — Амалии Карловны Гишар (матери Лары) и Анны Ивановны Крюгер (матери Тони). Они очень разные, объединяет их разве что чарующий голос актрисы. А может быть, это метафора женской судьбы, которая складывается так или иначе по воле предлагаемых обстоятельств и опять же воле Автора. Ведь у жизни тоже есть режиссер, который порой ой как причудливо раздает роли, а мы играем в силу таланта и понимания замысла Творца. И такие перевертыши не единичны.

Спектакль во многом создан нарочито простыми средствами: минимум декораций, стеллажи и металлические конструкции превращаются то в гимназический класс, то в госпиталь, где служит Юрий, то в вагон поезда, в котором семья Живаго едет в родовое имение, чтобы вырваться из голодающей, охваченной революцией Москвы. При этом достигается эффект полного погружения. Как? Тайна. Но работает отменно. Плюс чувствуется влияние сразу двух театров — Петра Наумовича Фоменко (отсюда такое бережное отношение к слову, тщательная работа с актерами), так и Юрия Петровича Любимова (выбор материалов, фактур (один свитер Живаго чего стоит), эффектные лобовые решения, ну и, конечно, когда звучит пастернаковский«Гамлет» сложно не вспомнить легендарный выход Высоцкого). Причем это ни в коем случае не заимствование, а авторский поклон в сторону двух великих режиссеров. Полагаю, публика старшего поколения найдет куда больше «приветов».

«Живаго» — редкий пример, где форма и содержание не конфликтуют. ЧТО и КАК здесь неразделимы и работают на то, чтобы зритель не смог оторваться от происходящего и захотел еще не раз вернуться к спектаклю и мысленно, и физически.

Источник: Интернет-портал Scope