«Я совершил должностное преступление»

Екатерина Кострикова: Евгений Борисович, мы посчитали, что начиная с ваших вступительных экзаменов, вы связаны с ГИТИСом целых 46 лет
Евгений Каменькович: Я в ГИТИСе 51 год! Нет, всё-таки 50: год я был на флоте. Я учился на актёрском, на режиссёрском, в ассистентуре стажировки, а потом начал преподавать и преподавал, преподавал, преподавал. Я уже предвижу ваш главный вопрос. Да, я участвую в наборе в четырнадцатый раз.

Е. К. : Через вас прошли тысячи разных абитуриентов: меняются поколения – меняются люди. Можете ли вы с высоты опыта рассказать, каковы поступающие сегодня и какими они были вчера?
Евг.К. : Во-первых, я всё равно ребёнок по сравнению с Олегом Львовичем Кудряшовым. Но тем не менее я всегда говорю, что раз в четыре года горжусь своей страной, потому что меня поражает количество талантов. Причём раньше, до появления интернета, существовала гигантская разница между ребятами из Москвы, Петербурга, крупных театральный городов и ребятами из других частей страны. А сейчас, благодаря интернету, никакой разницы уже нет. К тому же мне кажется, что человек, который приезжает с другого конца страны, демонстрирует особое рвение: иметь 12-часовой репертуар в запасе – для него норма. Сегодняшний среднестатистический абитуриент закончил музыкальную школу, играет на нескольких инструментах, танцует, поёт, пишет и так далее. Помимо укулеле, на которых играют все девочки, приносят гитары, скрипки, флейты… да что хотите: аккордеоны, баяны, гармошки! Закрадывается крамольная мысль: ГИТИС мог бы продавать билеты на вступительные экзамены. Шутка, конечно, не будем развивать эту мысль.
Главное отличие сегодняшних вступительных в том, что если раньше на предварительных консультациях можно было отсеять случайных людей, то сейчас конкурс начинается с первого тура и с каждым годом становится всё более жёстким. 
В этом году три педагога нашей мастерской находятся в творческих командировках, но нам очень помог наш выпускник Георгий Токаев из «Современника» и горячо нами любимый ученик Леонида Ефимовича Хейфеца Саша Паль, который – я надеюсь временно – не снимается в кино. Они не просто провели отсев, а с первого тура, сразу как на конкурсе, стали давать задания, узнавали биографию абитуриента. Провели огромную подготовительную работу.
Возвращаюсь к вашему вопросу о том, чем отличаются сегодняшние абитуриенты. Мне кажется, стало сложнее выбирать, потому что сильно вырос общий уровень культуры. Сейчас половина людей читает свои стихи, свою прозу, поёт свои песни. Со мной принимают Наталья Вадимовна и Геннадий Геннадьевич Назаровы, а они мастера придумывать очень хитрые задания. Например, в этом году перед третьим туром по их задумке все ребята написали маленькое эссе под названием «Моя жизнь в искусстве». При этом было запрещено острить и развивать тему в юмористическом ключе. И вы знаете, это принесло гигантскую пользу, потому что сразу видно, художник человек или нет.

Е. К. : Это было похоже на стендап? Они рассказывали о себе?
Евг.К. : Нет, они прислали письменную работу. Мне кажется, этот способ станет каноном. Здесь стоит напомнить, что мы смешанный факультет, хотя, к огромному сожалению, у нас в этом году нет набора художников. Но мы прочитали эти эссе, и выяснилось, что из тех семерых девочек, которые поступили в режиссёрскую группу, у половины есть художественное образование. 

Е. К. : То есть получается синтез художников внутри режиссёрской группы.
Евг.К. : Да, что-то в этом роде. Отбор режиссёров в этом году проходил более организованно. Здесь нужно отдать должное ректору Григорию Заславскому: он запретил режиссёрам появляться на первом туре без макетов, чтобы отфильтровать актёров, которые пользуются записью на режиссёрский факультет для прохода на прослушивание. Ведь электронная запись на актёрский быстро заканчивается, а на режиссуру поток меньше. Так что это известный актёрский трюк. Теперь им просто так не пройти: кроме записи требуется ещё и макет. Но актёры – народ ушлый: стали брать пустые ящики, наполнять их всяким мусором и на проходе объявлять, что это макет. Бригада Паля на первом туре их срезала, но многие всё равно проходили таким же способом ещё раз, чтобы их срезал лично я. Ну и я их тоже срезал.
А вообще надо было не с этого начинать.

Е. К. : А с чего?
Евг.К. : А с того, что я зря с иронией и скепсисом относился к подготовительным режиссёрским курсам. В этом году на них я познакомился с 21 человеком, они все прошли на второй тур – таковы правила этих курсов. Но поверьте мне, девять из них могли спокойно поступить на режиссуру. И трое из них, три восемнадцатилетние барышни, в итоге поступили. И это – главная тема нашего интервью, потому что считаю, что я совершил должностное преступление, взяв на режиссёрский курс шесть молодых девушек (и только двух мужчин). Наверное, я не был достаточно твёрд. Несмотря на то, что никогда не хочу брать женщин на режиссуру, в этот раз у меня не получилось: барышни расшвыряли всех мужиков, хотя мужики были прекрасны. Был замечательный парень, закончивший «Щуку», был парень, закончивший ВГИК, были ребята из Екатеринбурга с актёрским образованием. Но вот эти три маленькие девочки и ещё три барышни лучше всех делали этюды и отрывки. При поступлении можно по-русски и по-английски прочитать те немногие книги по режиссуре, которые есть (их не больше 50, мне кажется), можно сделать макет хороший. Но когда дело дойдёт до отрывков и этюдов, можно оказаться неконкурентоспособным. Так вот, эти дети, как я их называю, они всё делали по-своему. А ведь мы и ищем – в хорошем смысле – какие-то отклонения. 
Ещё такой момент… Поступает очень много взрослых людей: 46, 43, 37 лет. Пришёл роскошный регент хора – как же я хотел его взять! Но у него семья. Как учиться на очном с семьёй? Нам преподносили прекрасные художественные взятки. Одна очень серьёзная девушка, у которой двое детей (и, честно говоря, это была основная причина, по которой я опустил шлагбаум перед ней), принесла мой портрет в полный рост, а её мама передала коробку с вкуснейшим «Наполеоном». Девушка, к слову, честно проходила тур за туром, но в конце концов слетела. Вообще, очень страшно отказывать достойным людям. Честно говоря, многие из них мне до сих пор снятся.

Е. К. : А что скажете про актёров?
Евг.К. : В этом году был удивительный выбор мужчин. Не каждый год такое бывает.
Меня поразило, что пришло много молодых барышень, которые не собирались даже пробовать идти в актёрскую группу: они были уверены, что в 17 лет можно поступить на режиссуру. У меня на это есть серьёзный аргумент: в Норвегии берут на режиссуру после тридцати лет, там это закреплено законодательно. Но у многих пришедших семнадцатилетних были поставленные спектакли, неважно где – в лицее, в техникуме, в школе. А когда мы прочитали их эссе «Моя жизнь в искусстве», выяснили, что почти все занимались в студиях, в кружках, в самодеятельных или любительских театрах, иногда даже в профессиональных.
И ещё было очень много «позвоночников» («позвоночниками» называют тех, кто приходит «по звоночку» — по протекции, связям. В театральных вузах это в основном дети из театральных семей. – прим. ред.). Я их как мог тащил до конца. Они прекрасно читали, у них был фантастический репертуар, но не было никакого студийного опыта, они из тепличных условий. И когда пошли самые простые задания на импровизацию, они все слетели.
Вообще, знаете, мне кажется, что с нами должны сидеть театроведы. Вот обязательно.

Е. К. : На вступительных? Хорошая идея, я согласна полностью.
Евг.К. : Продюсерский и театроведческий факультеты должны понимать, что четверть их ребят пробовали поступать к нам. В этом году мы взяли только одну девочку с театроведческого, украли у Алексея Вадимовича Бартошевича и Видаса Юргевича Силюнаса. Я надеюсь, они на меня не обидятся. По мне, давно должен быть свой театр на театроведческом и продюсерском. На театроведческом – точно, потому что я давно считаю, что это самый сильный факультет в ГИТИСе. Одна девушка, поступавшая с театроведческого, в конце своего эссе «Моя жизнь в искусстве» привела имена около 200 писателей и поэтов, которые произвели на неё впечатление. Я считаю, это надо повесить на входе в ГИТИС для самопроверки. Я там фамилий пять не читал, хотя, по-моему, я читал в своей жизни все.

Е. К. : Да, есть такой стереотип, что на театроведческий идут все, кто не поступил на актёрский, режиссёрский. Собственно, я одна из них. А вот всё-таки про женщин. 15 лет назад – я сама была свидетелем – говорили жёстко: женщин в режиссёрах не бывает, тем более восемнадцатилетних. 
Евг.К. : Собственно, в 90% случаев так и есть. Так и было. Но сейчас проходит одна десятка, вторая – и все барышни. Каждый раз, когда я видел в десятке мужчину, я ему улыбался, вызывал его первым. Но результат такой, какой он есть. Тут ничего не поделаешь, время такое, видимо.

Е. К. : Скажите, а ваш подход к набору режиссёров за 14 лет изменился?
Евг.К. : Честно говоря, не очень. Знаете, когда я поступал, Гончаров шесть раз спросил меня, каково главное качество режиссёра. Я только на шестой раз ответил: «Образное мышление». Сразу очень сложно понять, сможет ли тот или иной человек организовывать людей. Хотя у нас есть специальные три дня, когда мы играем в эти игры.

Е. К. : А хватает этих трёх дней?
Евг.К. : Не хватает. На актёрском факультете ты вынужден смотреть на часы и понимать, что обязан пропустить десятку за 65 минут. Надо что-то придумывать, потому что ребята обижаются, что их мало слушают. Вот Фоменко гениально набирал: он вообще никуда не спешил. Правда, тогда и людей было меньше. Васильев тоже никогда не спешил. А мы вынуждены спешить, хотя сразу определить, кто есть кто – невозможно. Может быть, стоит объединяться на прослушивания. 

Е. К. : На вступительных вам помогал Александр Паль. Скажите, он будет вам помогать вести курс?
Евг.К. : Я думаю, это зависит от его желания и возможности. Он мне очень помог в этом году на прослушиваниях. Если его Голливуд не проглотит, я на него очень надеюсь. Вот у нас в дипломах пишется «Актёр театра и кино», а кино-то строго говоря, никто не занимается. У нас был такой опыт: когда у Андрея Звягинцева не было денег, чтобы снимать кино, он два года преподавал на одном из наших режиссёрских курсов и хотел с режиссёрской группой снимать хокку. Мы даже арендовали аппаратуру, а потом ему дали денег на кино, и из этой затеи ничего не вышло. Так вот, если Саша будет с нами, мы точно вместе что-нибудь придумаем в этом направлении. Начнём с того, что сделаем мастерство на режиссёрском факультете четыре раза в неделю, а может и пять, шесть (там же много у них самостоятельных репетиций). И может быть, не с первого семестра, но начнём какие-то киноэксперименты.

Е. К. : Вы говорили, что Вера Попова приезжала к вам на набор. Она тоже будет принимать участие в жизни нового курса?
Евг.К. : Вера принесла гениальную идею – поставить спектакль по повести Олжаса Жанайдарова. Я очень надеялся, что четвёртый курс сможет это сделать. Но последний выпуск попал в чудовищную ситуацию с пандемией и прочим, и, к сожалению, Вера не поставила с ними этот спектакль. Если она не будет ставить его в профессиональном театре, то всё может быть у нас.

Е. К. : Есть такое понятие как «дух мастерской»: есть «камни», есть «бутусовцы», есть «кудряши» и т.д. И ребята знают, что, например, у одного мастера лучше это читать, а у другого – то.
Евг.К. : О нас говорили, что поскольку в наборе участвует Паль, он для кино набирает фриков.

Е. К: С языка сняли. Говорят также, что, например, Геннадий Геннадьевич и Наталья Вадимовна набирают людей с каким-то, в хорошем смысле, изъяном.
Евг.К. : Все так набирают. Я не верю, что кто-то набирает топ-моделей.

Е. К. : А бывают ситуации, когда кто-то блестяще читает РЭП, а вы – раз! – и увидели в нём драматический талант?
Евг.К. : Мы даже рэп-баттлы устраивали. Сейчас проблема в другом: слишком многие читают рэп – по-английски, по-русски. На предыдущем курсе у нас был парень-грек, который читал рэп на трёх языках. В его исполнении я впервые услышал монолог из трагедии на греческом. Это было прекрасно, мы все замерли и дали ему дочитать до конца. У меня вообще есть мечта когда-нибудь сделать трагедию. Сейчас мы поставили «Медею», но это был очень усечённый вариант. Там была зрелищность на первом месте, а хочется другого.

Е. К. : Каких ошибок в наборе вы больше не допускаете? По каким критериям понимаете, что этот человек точно не останется в профессии?
Евг.К. : Мой личный недостаток в том, что я иногда слишком восхищаюсь. Мне вообще кажется, что у нас очень хорошая атмосфера на вступительных. Говорят, у Глеба Подгородинсного тоже – может быть, потому что он первый раз набирает курс в «Щепке».
Наверное, плохо, что я раздаю авансы, как-то привечаю человека, а он это чувствует и потом расслабляется. Очень часто тот, кто мне безумно нравится в начале вступительных, бывает хуже в дальнейшем. Не поступает, а я мучаюсь, чувствуя свою вину. Если ещё когда-нибудь буду набирать, в чём я глубоко сомневаюсь, я буду строгим, даю вам слово. Мне всегда очень нравилось, как вели себя Мария Осиповна Кнебель и Наталья Алексеевна Зверева. Вот сидит Мария Осиповна Кнебель – и у неё мускул на лице не дрогнет, а рядом Гончаров – счастливый, хохочет! Фоменко тоже реагировал: вот что видел – так и реагировал. А Анатолий Александрович Васильев, он такой, всё-таки ближе к Кнебель, как мне кажется.

Е. К. : У вас, получается, такой опыт наблюдения за старшими педагогами: вы и у Анатолия Васильева преподавали, и у Петра Фоменко…
Евг.К. : Мы с Василием Скориком, моим однокурсником, ещё полгода и у Марка Захарова преподавали.
Да, Васильев – это космос, потому что он свои заочные курсы фактически превратил в очные, очень в них вкладывался. Я не знаю, нужно это или нет, но в этом году я понимал, что многим людям по житейским соображениям нереально учиться на очном. При этом было понятно, что это люди способные – как мой любимый церковный регент или женщина с детьми. Ещё была женщина-врач, прекрасная. Но как можно при нехватке врачей в стране брать её к нам? Самое главное, что ты мучаешься, правильный ли сделал выбор, и будешь мучиться все 4–5 лет.

Е. К. : А как вы оцениваете выбор сейчас?
Евг.К. : Сейчас я уверен, что всё сделал правильно. У нас есть молодой человек двухметрового роста, который обещал исправить букву «р». Я думаю, Брусникина мне до сих пор не может простить, что он предпочёл нас. Естественно, его нельзя было не взять. Есть яркий Санчо Панса… Да, в общем, и «Горе от ума» у нас легко раскладывается на курсе. А вот в режиссёрах никто не может быть уверен. Мне все очень нравятся, но как будет – этого, я думаю, никто не знает. Вот эти восемнадцатилетние… Одной говорю: «Не поступишь – что будешь делать?». Она отвечает: «Ну, придётся идти в литературный». Я говорю: «Можешь прочитать своё?». Она: «Могу» – и без паузы начинает читать стихи. Я говорю: «А прозу?», и она без паузы начинает читать свою прозу, очень хорошую. И она поступила, тут без вариантов. Она такой неформал прекрасный. Ой, а ещё была… Ну ладно, хватит, всё.

Е. К. : А можете рассказать интересный фрагмент со вступительных этого года, который вас впечатлил?
Евг.К. : Как ни странно, меня очень впечатлил молодой человек из «Щуки». Не буду называть его фамилию. Я ему говорю: «На что же вы жить будете?». Он мне в ответ: «На наследство бабушки».
Есть такая знаменитая сцена Астрова и Сони, когда она его начинает ругать за то, что он спаивает дядю Ваню. В какой-то момент она смилостивилась и говорит, мол, может, перекусим? Открывает буфет, и они начинают что-то есть, выпивать. Основоположники «Мастерской Фоменко» Ксения Кутепова и Карэн Бадалов делали это так: она его ругала, ругала, он каялся. А потом она: «Ну, давайте закусим». Открывала буфет, доставала одно блюдо, второе, третье, четвёртое, пятое. Блюд тридцать было: она же готовилась, мечтала. В зале на экзамене истерика была. Этот отрывок всегда делают на небольшом расстоянии. А у нас в 39-ой аудитории ГИТИСа есть световая рубка. И вот самая маленькая девочка, которая поступила, и парень, который совсем не доктор Астров, а такой шукшинский персонаж, играют эту сцену. Она его начинала ругать, а он не появлялся. Он был в рубке, а она на сцене, — это очень большое расстояние, и она, чтобы докричаться, почему-то доставала мегафон. Это неправда, этого быть не может. Но это был очень живой отрывок, он приобрёл какие-то новые прекрасные смыслы.

Е. К. : Скажите, а какой опыт своих мастеров вы переняли для проведения вступительных заданий?
Евг.К. : Знаете, я уже не помню, я настольно это всё себе присвоил. .. Хотя присвоить то, что Фоменко часами мог разговаривать с абитуриентом, невозможно.

Е. К. : А о чём он с ними говорил?
Евг.К. : Обо всём! А ещё есть такой странный трюк, который при мне повторили Гончаров, Васильев, Фоменко, Эфрос. Представьте себе финальную стадию отборочных, представьте тир – самое большое наше помещение. Туда приглашают всех (режиссёров, не актёров), кто вышел в финал. Но нельзя же слушать всех, надо выбрать первую десятку. Мастер курса долго смотрит, вызывает первых 10 человек, остальные ждут. И как правило, из первой десятки или все поступают, или почти все. Как они их выбирали? Может быть, это шаманство, а может быть, опыт. Не знаю.

Е. К. : Давайте вернёмся назад и вспомним ваши первые вступительные.
Евг. К. : Они у меня были очень примитивные, потому что у меня папа – балетмейстер, а мама – оперный режиссёр. Она закончила ГИТИС в 1952 году и по распределению поехала в Киев. Каждые каникулы мы ездили в Питер или в Москву, ходили в театр, и потому у меня была очень хорошая насмотренность. Я никогда не хотел быть артистом. Приехал поступать на режиссёрский Шекспиром, к тому же был «позвоночнином». Мария Осиповна посмотрела на меня и не стала со мной даже разговаривать. Из-за возраста, я думаю. И я вынужден был поступать на актёрский, хотя, я думаю, я не имел на это права. Это был 1972 год, горела Москва, вокруг царил хаос, и было так жарко, что можно сдохнуть. А я был один в пиджаке и белой рубашке, и я уверен, что меня взяли только из-за этого. А может быть, это мама постаралась или вообще вышло случайно. Мне кажется, единственное, что я хорошо читал, — это Смелякова: «Я когда заболею, я к врачам обращаться не стану». Тихо, интеллигентно. Ну я был такой симпатичненький, худой. В тот год набирал Иосиф Раевский – знаменитый педагог. Вот он нас набрал и умер. И мы говорили: «Старик Раевский нас заметил и, в гроб сходя, благословил». А вот на режиссуру я поступал осмысленно, когда вернулся после службы в Севастополе. Мне кажется, что Гончаров меня взял только потому, что тогда не было никакого выбора. Я опять поступал с «Бурей», говорил какую-то полную ерунду. Но у нас был хороший курс. Был Андрей Борисов, который получил государственную премию за дипломный спектакль, – великий якут, создавший якутский театр. Был Василий Иванович Скорик – верный соратник Анатолия Александровича Васильева. У нас были хорошие люди, но конкурс был совсем другой. Не было у Гончарова такого выбора, как у меня сейчас, – это точно! И у Фоменко не было такого выбора. Выбор был у Эфроса и у Васильева, к ним очереди стояли на сотню километров.

Е. К. : А как вы думаете, поступающие шли на имена?
Евг.К. : На имена, да. Была одна смешная ситуация в филиале Театра им. Маяковского, когда я принимал участие в наборе у Гончарова. Тогда поступал будущий актёр «Гешера» – Саша Демидов, один из лучших артистов у Арье. Гончаров спрашивает: «А почему вы пришли к нам?». А он отвечает: «Так у вас же Захаров преподаёт!». В глаза Гончарову это говорит, пока Захаров и Арье сидят рядом. Вообще, что это за курс, на котором преподают Арье и Захаров?! Что за уровень такой потрясающий?! Это был роскошный курс, и битва за поступление была сумасшедшая!

Е. К. : А как вы думаете, кого бы вы могли назвать своим учеником, кем вы гордитесь?
Евг.К. : Я не буду этого говорить. Вот Пётр Наумович придумал отвечать так: «Учитель, ученик. Пусть эту тему поглотит медленная Лета». Пусть они сами говорят, я не буду. Мне кажется, это некорректно с моей стороны.

Е. К. : То есть в этом вопросе выбор за ними?
Евг.К. : Ну конечно. Понятно, что есть некоторые актёры и режиссёры, с которыми я до сих пор поддерживаю связь. Как моя мама поддерживала связь с Гончаровым, своим учителем, потому что для них это было естественно, нужно и важно. Вообще, моя мама училась до конца жизни, и если я кому что и могу посоветовать после окончания, так это то, что нужно учиться дальше. Патологоанатомы в Америке 12 лет учатся, потому что эта профессия посвящена итогу жизни, им надо разобраться, что там к чему. А мы же фактически тем же самым занимаемся.

Е. К. : А с кем – тогда по-другому спрошу – вы поддерживаете связь из ваших выпускников?
Евг.К. : С тем, кто хочет. Вот есть Лёша Логачёв, или там Серёжа Окунев, или Ваня Миневцев – первые три фамилии, какие приходят на ум. Я знаю, чем они занимаются.

Е. К. : Вы взяли в театр кого-нибудь с того курса, который сейчас выпустился?
Евг.К. : Трёх человек. Одного артиста, который был очень серьёзным персонажем у Александра Дзекуна в Саратове, а потом поменял профессию, мы вернули в актёрское дело. И ещё одного музыканта сделали артистом. Он закончил продюсерский факультет Школы-студии МХАТ, ударник. Но больше мы не будем брать впрок.

Е. К. : Но вы сейчас понимаете судьбу курса? Куда они будут уходить? Помогаете ли вы им, участвуете ли в их устройстве?
Евг.К. : Знаете, у меня был один свой курс в Школе-студии МХАТ. Он выпустился в составе 29 человек (притом что набрали мы 28), и на момент окончания примерно 27 были пристроены. Через год в театре осталось меньше половины, сейчас ещё меньше. Правда, у кого-то киноокарьера сложилась.

Е. К. : Ну да, тут не угадаешь…
Евг.К. : Чтобы кого-то пристроить, мы с Геной Назаровым раньше ходили на показы, разговаривали, улыбались. Потом я понял, что я не могу этим заниматься. Я с первого курса говорю, что надо делать, чтобы устроиться, но меня никто не слушает.

Е. К. : А что надо делать?
Евг.К. : Надо сидеть на телефоне, надо знать, где что требуется. Вот всё-таки в этом году была удивительная ситуация: некоторые театры сами звонили и приглашали на показ, не было никогда такого. Это понятно: в связи с большим исходом, особенно особей мужского пола. Вообще, мне кажется, что для нашей страны было бы лучше, если бы не все театры были репертуарными. Пусть половина была бы репертуарными, а половина – вольными площадками. Как вот пространство «Внутри» и то, что Гриша Добрыгин сделал.

Е. К. : Проект «а39».
Евг.К. : Да, мне кажется, таких площадок должно быть больше и не таких махоньких, а годных для настоящих экспериментов. Потому что некоторые репертуарные театры, я уверен, существуют только по инерции. А театр должен развиваться.

Е. К. : Какая-то свежая кровь должна появляться?
Евг.К. : Новая эстетика. Гончаров нас учил, что театральная эстетика меняется каждые пять лет. Мне кажется, сейчас она меняется каждые три года.
Вот сейчас скажу кое-что важное, но сначала история. Помню шестнадцатилетнего мальчика на вступительных, по-моему, из Питера. У него было такое лицо… Наверное, так Гордон Крэг в молодости выглядел. Суетился, не очень хорошо читал, но говорил интересно, защищался «Королём Лиром». Он его поместил в ленинградскую коммуналку – в ленинградскую, не питерскую! – и переделал финал. Я говорю: «А чего это вы переделываете Шекспира?». И он совершенно спокойно говорит: «Я считаю, что надо браться только за того автора, с которым ты не согласен». Ему 16 лет! Я решил тащить его дальше, но в итоге он поступил по Zoom в киношколу в Нью-Йорке, и поступил на грант! Я даже дал ему характеристику. Я его запомню, он был человек искусства.
И вот сейчас скажу самое важное: очень часто молодой человек не понимает кто он, в 18 лет. У нас был не один случай на курсе, когда художник понимал в процессе, что он режиссёр, а режиссёр начинал заниматься сценографией. Мне кажется, должно быть дано право институту перебрасывать людей со специальности на специальность внутри курса. Вот в Киевском национальном университете театра, кино и телевидения имени И. К. Карпенко-Карого была такая система: три года режиссёры, актёры учились вместе, а после третьего курса им говорили: вот ты больше режиссёр, а ты – актёр. Это, наверное, не самая лучшая система, но это естественно, это развитие, понимаете? Мне кажется, институт внутри должен иметь право хоть какие-то делать перестановки.
Пусть это будет наш посыл на будущее.

Источник: «Театральный журнал, № 3-4, 2023»