Право на въезд

Самое важное, о чем хочется сказать, посмотрев новый спектакль Мастерской, — русский психологический театр, который уже несколько лет как старательно хоронят любители актуального современного искусства, вот он, жив. И не просто жив, а в самом, так сказать, расцвете сил, торжествует, на публику, как и положено, воздействует. Еще не менее важное. Когда вокруг цветет и дурно пахнет воинствующий дилетантизм, когда режиссерское косноязычие и незнание законов выдается за новое слово в искусстве, чем-то из ряда вон выходящим кажется виртуозное владение профессией, умение внятно сказать то, что ты хочешь сказать. Это я об актерах Мастерской и о режиссере Евгении Каменьковиче.

Каменькович в лидерах театрального процесса как-то никогда не числился. В экстравагантных новациях замечен не был, а рядом с признанными мэтрами держался в тени, на вторых, что ли, ролях. Не выдвигался, не награждался, в фестивалях не участвовал. Критики относились к нему пожалуй что с симпатией, но все же немного снисходительно. Всякий раз, когда хвалили, писали примерно так — ну надо же, неплохо поставил, молодец. Молодцом он был, когда ставил спектакли в родной ему компании, с фоменками и с женовачами. Тогда у него хорошо получалось — «Дом, где разбиваются сердца» в Мастерской или «Мариенбад» на курсе у Женовача. Вот только пока мы привычно похлопывали его по плечу, Каменькович как-то вдруг, не по возрасту резво (не мальчик все же) расправил спину, вдохнул глубоко и скакнул куда-то туда, где у нас уже упомянутые мэтры заслуженно располагаются. И встал с ними вровень. «Самое важное» — лучшая его работа, этапная и для него и для Мастерской.

Давно замечено, все удачи замешены на любви. В данном случае на любви режиссера к писателю. Каменькович отзывается о Шишкине прямо-таки восторженно. Меж тем только какой-то отчаянный человек мог решить, что роман «Венерин волос» можно перенести на сцену. Его и читать-то неимоверно трудно — сколько-нибудь связного сюжета нет, обрывки чьих-то судеб рвутся, путаются и нарочито камуфлируются типичной постмодернистской иронией. Здесь смешаны Тристан и Изольда, беженцы из Чечни, Ксенофонт и эллины, русский Толмач (то есть переводчик) и швейцарское правосудие, дающее или не дающее пропуск в свободную Европу. На этом пестром фоне цитируется дневник певицы по имени Изабелла (можно догадаться, что речь об Изабелле Юрьевой), начатый еще в начале ХХ века и оборванный в 1936 году. Словом, читаешь, и голова кружится, к «самому важному» пробиться никак не получается. Но вот что значит любовь — Каменькович все эти ниточки распутал, соединил, от кокетливого постмодернизма (но не от иронии, заметим) очистил и смысл прояснил, на поверхность вытащил. Он, все равно как шишкинский Толмач, перевел «Венерин волос» на язык сцены, вдохнул в него жизнь. Собственно, такого рода перевод всегда считался обязательным режиссерским делом. Профессия у них, у режиссеров, такая. Ею сегодня мало кто в полной мере владеет, на вес золота качество.

Толмач (Иван Верховых), как и сам Шишкин, кстати, живет в Швейцарии, спокойной, чистенькой, во всем нейтральной стране. Переводит допросы тех, кто по тем или иным причинам стремится получить тут убежище. На экране мелькают рекламно-туристические виды — зеленые альпийские луга, снежные лыжные спуски, белые домики, ах и еще раз ах. А под ним разворачивается история другой страны, той, что все еще корчится в грязи и в муках, не умея понять и выразить самое себя. Толмач пишет книгу о певице, цитирует ее дневники, а заодно записывает истории, которые то ли сочиняют те, кто рвется в иной, счастливый мир, то ли они и в самом деле происходили, но с кем-то другим. «Зачем все это?» — спрашивает кто-то. «Чтобы от вас хоть что-то осталось», — отвечает Толмач. Так эти люди попадают в историю, туда, где уютно расположились древние эллины и Изольда, потерявшая своего Тристана в автокатастрофе. Теперь с ними рядом молоденький солдат, переживший армейскую дедовщину и страшную войну в Чечне, беженец из Белоруссии по фамилии Иванов, который все твердит, что он тоже человек и жить хочет по-человечески, и смешная училка Гальпетра в зеленом мохеровом берете, обожающая Януша Корчака. Нам рассказывают о людях, которые живут, «под собою не чуя страны», влюбляются, поют-танцуют, изменяют мужьям и женам. А революция, гражданская война, разруха, голод и беспредел — не главное, нет. «Идет война, а я пою», — спохватывается на секунду жизнелюбивая Изабелла (Мадлен Джабраилова) и эдак кокетливо ножку задирает. Здесь, как в старых фильмах Феллини, смешано все — буффонада, карнавал и драма, возникающая на какие-то мгновения, но при этом очень остро, точным уколом в самое сердце. С помощью маленьких куколок, посыпаемых бумажным снегом, например, рассказывают историю о том, как высылали во время войны целый народ, как бросались при этом в пропасть мужчины, захватив смертельным объятием кого-то из красноармейцев.

Большинство актеров, занятых в спектакле, играют сразу несколько ролей, но поистине виртуозно.

Феллини всплыл, конечно же, не случайно. Скользящая в музейных тапочках вереница чудаковатых персонажей с веночками на голове — прямая к нему отсылка. Каменькович и сценограф Владимир Максимов поместили всех шишкинских героев в музей, как на коньках, они катятся по глянцевому полу в войлочных тапках, исчезают и снова возникают среди белых гипсовых статуй. Тут тебе и Останкино, и Рим, и все что хотите. Здесь пишет письма своему сыну Толмач и вспоминает свою первую любовь (нежнейший эпизод, прекрасно сыгранный Полиной Кутеповой). Здесь допрашивают и отказывают в праве на въезд. Актеры (кроме Джабраиловой и Верховых) играют по нескольку ролей, и играют поистине виртуозно. Похвалить надо всех: и уже упомянутых, и Михаила Крылова, и Томаса Моцкуса, и Галину Кашковскую, и Рустэма Юскаева. И отдельно — о Ксении Кутеповой. Она чудно играет тут Гальпетру, трогательную очкастую училку, ту самую, что в финале «побежит за всех» в королевство короля Матиуша, как ее любимый Януш Корчак. А все же отменно сыграть Гальпетру не фокус, тут во многом внешняя нелепость дело делает. Зато фрау П, молоденькую адвокатшу, пришедшую допросить беженца Иванова, перед тем как отправиться на свадьбу своего брата, мало кто сможет сыграть так точно, так скупо и так выразительно. Рыжая прелестница Ксения Кутепова росла-росла да и выросла в большого мастера, в редкостную характерную актрису. Мытая-мытая, в белой блузочке фрау выслушивает наши русские беды и грубые сочные выражения, не теряя европейской воспитанности, всего лишь страшно краснея. От стыда склонила голову низко-низко, как будто прощения просит за то, что мир устроен так несправедливо. Собственно, автор и режиссер вслед за ним того и добивались. Они знают, что умом Россию не понять. Потому и хотели, чтобы ее хотя бы почувствовали.