Феноменальные Ирина Горбачева и Полина Кутепова в «Мамаше Кураж»

В «Мастерской Петра Фоменко» прошла премьера спектакля «Мамаша Кураж» с Ириной Горбачевой и Полиной Кутеповой в главных ролях. В новой интерпретации пьесы Брехта и актерских работах разбирается Алексей Киселев.

Это даже похоже на провокацию: Ирине Горбачевой — новому центру притяжения внимания «Мастерской Петра Фоменко» и мастерице парадоксальных монологов — в этом спектакле досталась роль без единого слова.

Впрочем, на нее можно насмотреться вдоволь: в решении режиссера Кирилла Вытоптова немая дочь Мамаши Кураж почти не покидает передний план дизайнерски опрятного, строгого спектакля. Тесное пространство старой сцены «Мастерской» перестроено в светлый павильон с верандой и белыми столиками. В зрительный зал смотрит громоздкая лошадиная голова. Оркестр исполняет контемпорари-джаз в духе The Cinematic Orchestra, а артисты, одетые в несколько утрированный casual наших дней, разыгрывают диалоги из пьесы «Мамаша Кураж и ее дети» Бертольда Брехта.

Коротко о главной героине — кочующей по задворкам старой Европы циничной торговке времен Тридцатилетней войны. Детей у нее трое и все от разных отцов: пай-мальчик Швейцеркас от швейцарца, брутальный Эйлиф — от поляка, а немая Катрин наполовину немка. Все они покидают игру по очереди, но одинаково драматично. Главная героиня здесь оказывается вовсе не бездушной хитрюгой, а воплощением материнской любви, заботы и чувства высшей справедливости, кем-то вроде Серсеи Ланнистер.

Полина Кутепова в запоминающемся наряде из красной кожи играет Кураж как деятельную даму высоких манер, которая прячет за маской строгости неуверенность. Режиссер выявляет в героине обычно игнорируемую женственность — ведь речь о покорительнице мужчин всех сортов. Даже священник (Владимир Топцов в роли загнанного, растерянного миссионера), скрывающийся у Кураж от католиков, едва удерживает себя в руках, находясь с ней рядом.

Многогранное исполнение схематичных брехтовских персонажей — сильное свойство спектакля; даже бестолковый фельдфебель здесь решен Игорем Войнаровским как человек тоскующий, сомневающийся. Бесхарактерный Швейцеркас обретает в исполнении рыжеволосого Николая Орловского неординарное спокойствие: его колошматят лицом о клавиши пианино, а он улыбается. Впрочем, части ансамбля только предстоит осмыслить и проработать роли. Образы простодушного повара (Амбарцум Кабанян), разнузданной Иветты (Роза Шмуклер), мужлана Эйлифа (Дмитрий Рудков) на момент премьеры не перешагнули порог одномерных клише: мачо, шлюха, гопник — как в каких-нибудь «Уральских пельменях».

Самые выразительные эпизоды — и визуально, и по степени драматического напряжения — за Ириной Горбачевой. Идите и смотрите на роль, сыгранную телом и глазами. Вот кадр: отлучившийся на минуту Швейцеркас попал в западню, а в трясущихся руках Катрин банка тушенки, которую брат только что хотел съесть. В глазах, не отрывающихся от банки, — паника, тело неподвижно. Много позже, когда лицо героини Горбачевой расчертит кровавый шрам, ей будут сниться нерожденный сын и несостоявшаяся любовь — эффектные психоделические этюды второго акта становятся главным хуком.

Кирилл Вытоптов, впервые приглашенный в «Мастерскую Фоменко», неизменно работает с художником Наной Абдрашитовой. Всякий раз сценография в их совместных спектаклях задает все правила игры. Как это было, к примеру, в «В ожидании Годо» на сцене клуба «Мастерская»: персонажи Беккета убивали время вокруг икеевской мебели и пустых коробок из-под пиццы. Таким образом, посланником Годо закономерно оказывался разносчик пиццы, «выкинуть штуку» означало швырнуть тысячу рублей и так далее.

Пьеса «Мамаша Кураж» Брехта, в которой главная героиня со своим мини-маркетом таскается по провинции, предполагает пейзажное разнообразие. Сценография Наны Абдрашитовой — застывший фон, который никак не меняется.

Такое решение требует хитростей, к которым прибегают современные художники в своих инсталляциях. Это, например, телевизор, посредством которого можно дать собеседнику пощечину на расстоянии; это рация, шипение которой создает иллюзию дистанции; новостной сурдоперевод, заменяющий ремарки. Антракт в первые дни показа длился около получаса — столько времени требуется на установку реквизита на сцене.

Как известно, «эпический театр» Брехта не обходится без музыкальных интермедий, называющихся зонгами. Это когда персонажи вдруг разворачиваются лицом в зал и под разухабистый джазовый аккомпанемент резюмируют только что разыгранный эпизод. Затея по нынешним меркам провальная, но тщательно оберегаемая наследниками Брехта: вот ноты, вот слова — будьте любезны. Коротко говоря, лучше бы на этом спектакле микрофон был неисправен; «актерский» вокал и текст зонгов в архаичном переводе Соломона Апта с большим трудом перекрываются достойной аранжировкой партитуры Пауля Дессау.

Брехт торопился дописать пьесу в 1938-м, намереваясь напомнить Европе о том, что война — это плохо. Но не успел в срок, и потому премьера «Мамаши Кураж» вышла в первый год Второй мировой. Как для Брехта не имеет значения — Трехсотлетняя ли это война, или Первая, или Третья мировая — так для Вытоптова: в спектакле показана повседневная сегодняшняя война. Если угодно, та же, что у Марка Равенхилла в его “Shoot/Get Treasure/Repeat” — обратная сторона демократии, поделенный мир, в котором нейтралитет и свобода не более чем фикция. Оттого в спектакле «Мамаша Кураж» не вызывает вопросов появление чужестранцев в камуфляже с автоматами.

Для значительной части публики спектакль будет в первую очередь поводом увидеть на сцене звезду инстаграма Ирину Горбачеву. Но Вытоптов не популист, и сознательно выводит актрису из-под купола комических ассоциаций. Такой разворот не просто уберег комедийную, казалось бы, актрису от самоповторов, но и обозначил новые горизонты ее артистического диапазона. Даже приблизительное представление об этих горизонтах — впечатляет само по себе.