Театр с боевыми действиями

Казалось бы, мало что в театральном мире хуже подходит друг другу, чем не сегодня сложившийся стиль театра «Мастерская П. Фоменко» и драматургия Брехта,— мысль вроде и неоригинальная, но как не предварить ею рецензию. Взять хотя бы недавний «Сон в летнюю ночь» Ивана Поповски — самый, пожалуй, успешный спектакль театра за последние сезоны: его наперебой нахваливали за «весенний хмель», «упоение игрой», «переливы настроений», в общем, за освежение полузабытых эмоций n-летней давности. Трудно представить себе этот же словесный ряд по отношению к рассудочному, недоброму Брехту — как ни поставь его. У «фоменок» отлично умеют говорить недомолвками, упиваться намеками, отводить глаза и кружить вокруг да около, увлекая зрителей в сны, во всякие волшебные театральные миры. А в пьесах рационалиста Брехта — отрезвляющее приземление, нелицеприятный разговор напрямую, презрение к обману, хоть бы и возвышающему.

Кирилл Вытоптов, разумеется, означенное противоречие хорошо понимал. Но поскольку полем битвы в конце концов была назначена не большая сцена «Мастерской», а малая, старая, та, на которой еще несколько лет назад ютился весь театр, в этом сражении можно было идти до конца: ставки здесь ниже, поэтому можно дать себе волю и рисковать. Что предстает перед глазами, когда возникает название «Мамаша Кураж и ее дети»? Свободное пространство, позволяющее осознать эпический размах антимилитаристской драмы Брехта про маркитантку Анну Фирлинг, тянущую по дорогам Европы свою повозку с товаром, про женщину, сделавшую войну источником дохода, но теряющую на этой же войне всех своих троих детей. Без войны она бы не прожила, но война несет смерть, и это неразрешимое противоречие само собой требует какого-то трагического размаха, поэтому мамашу Кураж обычно играют актрисы мощные, темпераментные, большие. 

На малой сцене «Мастерской» (художник Нана Абдрашитова) выстроен элегантный белый павильон, в котором можно было бы сыграть какую-то салонную драму, и большие клетчатые дешевые сумки внутри него сами по себе уже кажутся знаком беды. Склад товара спрятан за створками стенного шкафа, отчего стесненное пространство выглядит совсем домашним: кажется, это не Анна Фирлинг таскается по дорогам, а внешний жестокий мир сам то и дело вторгается в ее личное пространство. Дальше — больше: роль Кураж отдана Полине Кутеповой, актрисе насмешливой, утонченной, какой-то звеняще хрупкой. Казалось бы, ну где же тут циничная, хваткая брехтовская торговка, идеальной исполнительницей которой на русской сцене Брехт считал Фаину Раневскую?

У Кирилла Вытоптова Кутепова играет нечто неожиданное — в ее мамаше Кураж по-прежнему много неподдельной, нерастраченной женственности. Она словно пытается защититься от навязанных ей агрессивных внешних обстоятельств и готова ждать счастье даже тогда, когда несчастья с головой накрывают ее. Со столь радикальным пересмотром знаменитой роли соглашаешься далеко не сразу, тем более что Кутепова не из тех актрис, кто может «взять» зрительный зал силой, но в конце концов решение убеждает, и тем сильнее финал, где Кураж, которая начинала спектакль в элегантном красном кожаном платье, заворачивается в платок и драную шубу, превращаясь в торгующую на улице бабку,— эта личная катастрофа не менее страшна, чем всемирная.

Есть и другие занятные «перевертыши» — так, немую дочь Кураж Катрин играет автор популярных разговорных роликов в «Инстаграме» актриса Ирина Горбачева. Но куда более важно, что режиссер вместе с актерами пытается возразить самому способу презентации брехтовских персонажей — они ищут детали, интонации и даже, страшно сказать, психологические мотивировки. Впрочем, ожидать иного было бы странно.

Описывая в конце 30-х годов прошлого века события Тридцатилетней войны, Брехт, конечно же, предупреждал мир о надвигающейся Второй мировой. Кирилл Вытоптов показывает свою чуткость и изобретательность, однако не склонен к прямым публицистическим выпадам — оттого и непременные брехтовские зонги, словами которых положено беспощадно хлестать зал, здесь превращены в музыкальные номера, стилизованные то под джазовую импровизацию, то под зажигательное фламенко, то под официозную советскую песню. Адресат спектакля «Мастерской П. Фоменко» тем не менее ясен — это человек, живущий сегодняшними тревогами.

И если шарфы футбольных фанатов в качестве символов размежевания представителей религиозных конфессий выглядят все-таки как режиссерский гэг, то сбивчивое видео с поля боя и хрипящая рация гораздо тревожнее — здесь, конечно, начинаешь думать о самозваном ополчении непризнанных народных республик. И о том, как тяжел переход к миру для тех, кто уже заражен вирусом войны,— одного из сыновей Кураж во время перемирия жестоко наказывают ровно за то, за что хвалили в дни военных действий. Об этом тоже отлично сказано у Брехта. Автор, эстетику которого решили проверить на прочность, вообще оказался великодушным: когда действие спектакля грозит распадом, он неизменно протягивает театру свою надежную руку.

Источник: «Коммерсантъ»