Полина Кутепова: «Всегда опаздываю с выводами»

Все новые роли Полины Кутеповой (в «Фантазиях Фарятьева», «Мамаше Кураж», «Амфитрионе») стали событием театральной жизни. Подробнее о своем нынешнем этапе в жизни, о надеждах и сомнениях ведущая актриса «Мастерской Петра Фоменко» рассказала «Театралу»

– Предложение Кирилла Вытоптова сыграть в «Мамаше Кураж» вы приняли как вызов?
– Как возможность потерять равновесие. .. Прежде всего, потому, что брехтовская драматургия очень непривычная вообще для русского театра и для «Мастерской Фоменко». К тому же, приглашенный режиссер, тем более молодой – это в моем случае испытание. Мне сносило крышу. Какие-то вещи я до сих пор не могу принять и понять. Но в результате этой авантюры под названием «Мамаша Кураж» нам удалось оторваться от всего знаемого и привычного и сделать несколько шагов в сторону Брехта – вышел спектакль, совершенно не похожий на театр Фоменко.

– Почему происходит деградация Кураж: от успешной бизнес-вумен до бабки-старьевщицы? Она не может приспособиться к миру?
– Наоборот, может. Ее талант как раз в приспосабливаемости и выживаемости. Она, как таракан, выживет и после ядерного взрыва. Для меня это история разрушения личности. Но я подозреваю, что каждый зритель может прочитать свою историю. Допустим, моя мама, когда посмотрела спектакль, сказала: «Ну, она же должна жить…» То есть для нее это, наоборот, очень оптимистичный финал, для моей мамы, у которой жизненного опыта в сотни раз больше, чем у меня.

– Может ли она сказать про себя: «Я – плохая мать»?
– Нет, она абсолютно все делает ради детей – ввязывается в коммерческие авантюры, наживается на чужих несчастьях, совершает сделку с совестью. Сама Кураж наделена многими пороками, но своих детей она учит добродетелям, которые в итоге их же и губят, потому что мир вокруг состоит из таких, как Мамаша Кураж. Провокация Брехта.

– Каждая мать однажды начинает сомневаться, правильно она воспитывает детей. И задается вопросом: «Я плохая мать?»
– Мой личный опыт материнства в том, что я всегда опаздываю с выводами. Я всегда на полшага позади взросления своей дочери.

– Ваша сестра Ксения считает, что актеру надо меньше рефлексировать – это мешает. Вы согласны?
– Отчасти – да, но иногда надо и подумать. Ксения точно иногда думает.

– Чем актер отличается от не-актера? Вы сказали, что он чаще, чем другие, вглядывается в себя.
– Да, прислушивается к себе.

– Что еще отличает его от остальных?
– Эмоциональная оголенность, обостренное восприятие и больное самолюбие, к сожалению. Но в принципе актеры – вполне нормальные люди. Чем отличаются? Просто владением ремеслом.

– «Театр должен не сотрясать, театр должен потрясать», – говорит Лев Додин. Самые первые театральные потрясения когда с вами случились?
– Когда? Может быть, уже в ГИТИСе, потому что до поступления мы с сестрой не были знакомы с театром и не смотрели спектакли. Первым потрясением был «Вишневый сад» Питера Брука. И, конечно, постановки Анатолия Васильева. Это было очень сильное впечатление. 

– Раз вы вспомнили студенческие годы. Какие советы педагогов вам и сейчас кажутся особенно ценными?
– Для Петра Наумовича очень важно было восприятие. Не самовыражение, а восприятие актерами друг друга, партнерское существование. Он сразу пресекал заигрывание с залом и вообще желание понравиться зрителям, хотя это заложено в актерской природе. Если актер на сцене начинает заниматься собой, то упускает то, что происходит на сцене.

– То есть нарциссов среди фоменок нет?
– Конечно, есть.

– Как вы относитесь к правилам? Говорят, что Петр Наумович правила не любил и даже вас вместе с Ксенией взял на курс, пойдя против правил. 
– Я не знаю, какие правила запрещали это сделать. Но то, что он все время разрушал границы, отодвигал барьеры – да, это правда. Петр Наумович был хулиганом во всех смыслах, не только в повседневной жизни, но и в том, что он делал в профессии. Нарушал правила и часто сам себе противоречил. Это из-за его огромной человеческой величины, которая не умещалась даже в нем самом.

– Евгений Каменькович перечитывает невероятное число книг – в поисках нового Вампилова, как он сам говорит. Вы помогаете ему в этих поисках?
– Я нахожусь в выгодном положении: Евгений Борисович «фильтрует» – и ко мне в руки попадает только то, что он рекомендует, то, что ему нравится. То есть я избавлена от прочтения сомнительных книг, ко мне идет уже хорошая литература.

– Есть у вас своя «книжная полка» с избранным, с которой вы бы могли взять и порекомендовать любую книгу?
– Последнее, что на меня произвело впечатление, это новый роман Евгения Водолазкина (автор нашумевшей книги «Лавр». – «Т»). Это я могу порекомендовать. Проза главного художника БДТ Эдуарда Кочергина – «Крещённые крестами». Сама зачитывалась и всех своих друзей заставляла читать. И четырёхтомник Анатолия Эфроса сейчас перечитываю с наслаждением.

– Вы позволяете себе быть сентиментальной? Кажется, что в наше время это качество в себе изживают, или оно само вымывается. Теодор Курентзис, например, помогает людям, которые забыли, что значит быть сентиментальными, снова почувствовать это на концертах классической музыки.
– Я на этот счет часто вспоминаю слова Валентина Иосифовича Гафта (мне посчастливилось столкнуться с ним на съемочной площадке). Он приходил в «Мастерскую» на спектакль «Война и мир» и особо запомнил момент, когда князь Болконский приезжает со своей женой Лиз в «Лысые горы», – момент встречи. Это было сделано Петром Наумовичем именно сентиментально: люди целуются по сто раз, обнимаются и плачут оттого, что они встретились. Я все время вспоминаю комментарий Гафта, который уловил здесь интонацию нашего театра. Вряд ли ее можно назвать сентиментальной, но это, действительно, очень про нас – способность на любовь друг к другу. Валентина Иосифовича это поразило, и я вдруг увидела наш театр со стороны. Понимаете?

– То есть это в принципе свойственно вашему театру?
– Это было свойственно спектаклям Петра Наумовича, он ставил про людей способных любить.

– Как у вас отношения с новым поколением Мастерской Фоменко складываются?
– Прекрасно. Они совершено другие. И слава богу, что другие. Я считаю, это их достоинство. Они не подражают и не пытаются, но всё равно происходит «смешивание», взаимопроникновение. Это неизбежно.

– Вы держитесь на дистанции или их курируете, подсказываете, направляете?
– Иногда да. Но, знаете, здесь нужно чувство меры и такта, чтобы не превратиться в старпёров и занудствующих, всё знающих актеров. Это очень тонкий момент. Они, действительно, порой сами спрашивают и прекрасно, если можешь помочь. Но, по крайнее мере, для меня важно, чтобы это носило рекомендательный характер. Ни в коем случае не диктатура «старой школы» Фоменко, не дай бог.

– Константин Райкин говорит, что, чем старше становишься, тем сложнее найти своих людей. Круг сужается. Вы с похожей проблемой сталкивались?
– Действительно, круг сужается, меньше появляется новых знакомств. Может быть, человек становится более щепетильным в выборе людей, которые рядом.

– Более избирательным?
– Да-да. Опять же, чем старше становишься, тем больше начинаешь ценить свое время и не видишь смысла тратить его на общение с теми, кто не приносит радости.

– Какой возраст вы бы назвали идеальным? В какой возраст хотели бы вернуться, может быть?
– Когда моя дочь Надя была маленькая.

– За что можно не любить театр?
– За фальшь, неискренность, за штампы. Хотя…*

* Слово «хотя» было своего рода штампом Петра Наумовича Фоменко, который он использовал практически во всех своих спектаклях. Это слово с многоточием, сказанное в конце предложения или драматической сцены, переворачивало все с ног на голову, подвергало сомнению все, что было сказано до этого, и все очевидное становилось неочевидным (Примечание Полины Кутеповой).

Источник: Театрал-online