Дмитрий ЗАХАРОВ: «Чичиков поломанный – и внешне, и внутренне»

В самом конце прошлого сезона в театре “Мастерская П. Н. Фоменко” состоялась премьера спектакля Федора Малышева “…Души”, в основу легла поэма Н. В. Гоголя “Мертвые души”. Мы поговорили с актером Дмитрием Захаровым, для которого роль Чичикова стала первой главной ролью в театре, узнали о его пути в профессию и некоторые подробности о создании постановки.

– Дмитрий, ваш родной город Барнаул, но закончили вы ГИТИС, актерско-режиссерский курс Олега Львовича Кудряшова. Расскажите, пожалуйста, как оказались в Москве?
– До ГИТИСа я учился в Новосибирском театральном училище, а мечтал о Москве. В одном из последних классов школы понял, что хочу быть артистом, и приехал штурмовать столицу сразу после окончания. В тот год, кстати, курс набирал Кудряшов, но я ничего о нем не знал и даже не пытался попасть на прослушивание. Поступал во все театральные ВУЗы, но везде провалился. Поэтому решил не терять времени и поехал пробовать силы в Новосибирск – ближе к дому. После учебы мне предлагали остаться работать в театре “Глобус”, где я уже играл в нескольких спектаклях, но я по-прежнему рвался в Москву.

– На этот раз вы целенаправленно поступали к Кудряшову? Ведь вы невероятно музыкальны, а все “кудряши”, как известно, тяготеют к музыке.
– Нет, еще я поступал в Школу-студию МХАТ. Но то, что в итоге оказался у Кудряшова, не назовешь случайностью. Скорее судьба. У меня, действительно, с детства есть предрасположенность к музыке. Родители рано поняли, что я слышу немного больше, чем другие. Я сам себя развивал, сам учился играть на разных музыкальных инструментах: сначала фортепиано, потом несколько уроков на аккордеоне. Затем нашел дома саксофон и научился на нем играть по самоучителю. Еще были кларнет и гитара.
Вы правы, музыкальность “кудряшей” – это их отличительная черта. Ведь представление Олега Львовича о театре пронизано музыкой. Но по большому счету, актеры, прошедшие его школу, имеют мультивозможности – они могут все.

– Профессионально музыкой вы никогда не хотели заниматься?
– Я не хотел быть исполнителем, по своей сути я больше сочинитель. Было понятно, что если стану актером, то музыка все равно будет рядом. Так и вышло. Музыка – это хобби, которым хочется заниматься постоянно.

– Получается, что и в “Мастерской Фоменко” вы оказались не случайно. Ведь “фоменкам” музыкальность тоже очень важна. Вы на своем месте, как думаете?
– Думаю, да. Не могу сказать, что я мечтал об этом театре, да и поверить было сложно, что могу в нем оказаться. В 2010 году, когда я заканчивал учебу в ГИТИСе, в “Мастерской” как раз набирали очередной стажерский курс. Меня и еще троих моих однокурсников приняли.
И как только я оказался в театре, ко мне почти сразу подошел Евгений Борисович Каменькович и поставил перед фактом: ты играешь в спектакле – завтра на репетицию. Он работал тогда над постановкой “После занавеса”, где мои способности сразу и пригодились. В этом спектакле я отвечаю за музыкальное оформление. А моя буфетчица Медуза-Горгона – роль, которая до сих пор, как мне кажется, довлеет надо мной. Бывает так, что актер придумывает персонажа, и тот начинает жить собственной жизнью – вне спектакля. Вот и здесь персонаж появился, завладел исполнителем и теперь обитает во мне.

– Как складывался ваш репертуар в “Мастерской”? Насколько я понимаю, главных ролей у вас долго не было.
– Пока мы как стажеры готовили свой первый спектакль, Петр Наумович читал с нами “Бориса Годунова”. Я не знаю точно, что он задумывал, но на эти чтения мы ходили как на репетицию, каждый день. Потом выпускали спектакль “Русский человек на rendez-vous”, затем Фоменко лично ввел меня на три небольшие роли в “Войне и мире”, дальше работы в “Театральном романе”, “Безумной из Шайо”, “Гигантах горы”, “Последних свиданиях”, а позднее в “Египетской марке”, “Современной идиллии” и “Школе жен”, их небольшими уже назвать нельзя.

– И мы плавно подошли к разговору о вашей первой главной роли в театре – в премьерном спектакле Федора Малышева “…Души” по Гоголю.
– Это, конечно, потрясающая школа и очень важная для меня, большая главная роль. Да, у каждого моего персонажа в предыдущих постановках была своя судьба, но такая значительная смысловая линия впервые. Спектакль должен двигаться вперед по смыслу, по действию, и именно я должен его двигать. С каждым новым персонажем мой герой приближается к своей цели, поэтому ускоряется темп общего действия и мой внутренний ритм. Это, вероятно, и стало моим главным испытанием. Внутри я пытался понять, как вести эту смысловую линию, чтобы была перспектива и чтобы мне самому было интересно; я искал ходы, учился “мимикрировать”. Эта роль, безусловно, на вырост, я до сих пор “ищу” своего Павла Ивановича Чичикова.
Когда готовился, пересмотрел все, что связанно с “Мертвыми душами”: фильмы, сериалы, даже кукольный мультфильм по мотивам поэмы. Пытался впитать все по максимуму, чтобы потом было бы, от чего отказаться.

– Многие спектакли в “Мастерской”, по признанию самих актеров, рождаются благодаря коллективному разуму – то есть в процессе создания постановки, на репетициях, актеры становятся соавторами режиссера. Как было с “Душами”?
– Когда жив был Петр Наумович, он полностью создавал спектакль. При этом умел так выстроить репетицию, что актеры пребывали в полной уверенности, что именно они придумали тот или иной жест, интонацию или целую сцену. Он мог вытаскивать из актера нечто, о чем тот сам и не догадывался. Сейчас ситуация поменялась. “Души” предложил Федя Малышев: он принес материал, сделал инсценировку, придумал форму. Но во время репетиций возникало то самое сотворчество, о котором вы говорите. Мы помогали Феде – он помогал нам: мы могли его идею дополнить или наполнить чем-то своим. Если человек приходит и заражает тебя своей темой, ролью, энергией (а с Федей все это случилось), то ты находишься с ним на одной волне, и все создается совместно и по любви.

– Чичикова многие представляют почти что демоном, скупающим мертвые души. Ваш Чичиков не вызывает ни отвращения, ни осуждения, а скорее симпатию. Мил, обходителен, а в финале спектакля, где он кажется обиженным ребенком, его жаль до слез.
– Никакой, конечно, он не демон. Да, Чичиков – человек с амбициями, он следует своей цели, не нарушая впрямую закон. А общество, куда он попадает, оказывается гораздо хуже, чем он.

– Об обществе: в спектакле все стараются поймать блуждающий луч света, жмутся друг к другу, чтобы попасть под его поток, а взгляд каждого робко устремлен наверх. Они как единый организм стараются поместиться внутри спасительного круга. Ведь все же есть надежда на свет?
– Если вы это считали, то прекрасно. Именно это и закладывал в спектакль Федя. После его окончания должна оставаться надежда: все не так уж и плохо. Забудьте о политике. Подумайте о душе. Хватит друг друга есть.

– Дмитрий, я знаю, что вы практически перед самой премьерой сломали ногу. Актеры народ суеверный. А это ведь Гоголь, тут не без мистики.
– Не знаю, как насчет мистики, но этот случай помог мне найти определенное решение для роли. Работая над спектаклем, мы, конечно, искали: какой Чичиков? Как он двигается? Как говорит? И когда я сломал ногу и начал репетировать с костылем, то стало понятно, что хромоту надо оставлять. Чичиков поломанный – и внешне, и внутренне. У него поломанная душа. Он стоит не на двух ногах. С тростью сразу появилась другая энергетика, другая походка. Я испытывал, кстати, и физическую боль на репетициях, что тоже наложило отпечаток на образ.

– В спектакле заняты несколько поколений “фоменок”. Как складывался ансамбль?
– Мне очень нравится наш состав. И это, безусловно, заслуга режиссера, он сумел объединить именно этих актеров. Ведь отказаться в принципе могли многие: и Полина Агуреева, и Томас Моцкус, и Женя Цыганов, у них у всех плотный график. Я переживал, как мы сойдемся на репетициях, но в итоге каждый из них мне в чем-то помог. Очень интересно играть с разными составами. Например, между Собакевичем Евгения Цыганова и Собакевичем Андрея Казакова огромная разница; каждый настаивает на чем-то своем. Каждый человек меняет не только посыл от персонажа, но и весь спектакль.

Источник: «Экран и Сцена»