Федор Малышев: «Я пытаюсь в каждой работе что-то разгадать»

В театре «Мастерская Петра Фоменко» состоялась необычная премьера: «Рыцарь. Моцарт. Пир» по «Маленьким трагедиям» А. С. Пушкина в постановке Федора Малышева. Критики сравнивают его спектакль с продолжением «Триптиха» Петра Фоменко, тоже по произведениям Пушкина. «Рыцарь. Моцарт. Пир» играют поздним вечером (начало в 20.00, 21.00 или даже 22.00) в гулком фойе Новой сцены театра без декораций. Зрители сидят на вращающихся стульях, поворачиваясь в разные стороны, чтобы следить за действием, которое перемещается со сцены фойе на мраморные ступеньки (те, где обычно сидит публика в ожидании спектакля). При этом текст Пушкина звучит свежо, актуально и задевает так, как будто написан в наши дни. ЗНАКОМСТВО
Актер и режиссер Федор Малышев окончил мастерскую Е. Каменьковича и Д. Крымова в ГИТИСе в 2011 году и был принят в стажерскую группу «Мастерской Петра Фоменко». С начала 2013 года в труппе театра. Среди его ролей – Котроне в «Гигантах горы» Пиранделло, Годунов-Чердынцев в «Даре» Набокова, Глумов в «Современной идиллии» Салтыкова-Щедрина, Коровьев в «Мастере и Маргарите», Треплев в «Чайке», Моцарт в спектакле «Рыцарь. Моцарт. Пир» по А. С. Пушкину. Среди поставленных им спектаклей — «Смешной человек» по Достоевскому, «Махагония» Кормильцева, «…Души» по Гоголю, «Мастер и Маргарита» Булгакова (совместно с Полиной Агуреевой) и недавняя премьера «Рыцарь. Моцарт. Пир» по Пушкину.

Мне понравился ваш спектакль «Рыцарь. Моцарт. Пир», но почему он такой короткий? Какая из вошедших в него маленьких трагедий вам ближе?
«Маленькие трагедии» — короткие сцены, от которых есть ощущение космического масштаба. И мне хотелось сохранить формат, заданный Пушкиным, а не растягивать спектакль длиннотами.
Наверное, мне ближе всего «Пир во время чумы». Ведь пир — это не только гулянка, это еще и спасение от беды… Может ли творчество спасти от каких-то катаклизмов — войн, революций? Может ли театр стать средством сопротивления всему этому? Что-то изменить? Я не знаю ответа, пытаюсь разобраться, и эти вопросы возникают в нашем спектакле. В «Пире во время чумы» есть правда Вальсингама и правда священника, призывающего к молитве, и нет вывода, кто из них прав, кто виноват. В «Скупом рыцаре» герцог говорит: «Ужасный век, ужасные сердца!» с интонацией: «А что вы хотите? Такие времена». Мне интересно делать спектакль про это. Так же как ставить «Моцарта и Сальери» не про зависть, а про вопрос: в чем правда? Это произведение, написанное по законам музыкальной сонатной формы. И есть две темы: тема Моцарта и тема Сальери. В сонатной форме главные темы возникают в начале, и монолог Сальери начинается словами: «Все говорят, нет правды на Земле», о зависти он говорит гораздо позже. И Пушкин хотел назвать эту вещь «Зависть», но изменил название на «Моцарт и Сальери». Мне кажется, что Сальери, постигший алгеброй гармонию, пытается понять закономерности устройства мира, разобраться: может быть, я избран, чтобы исправить ошибку мироздания? Поэтому финал нашего «Моцарта и Сальери» закольцован: Сальери не может ответить себе, правильно поступил или неправильно, должен был он отравить Моцарта или нет. И наш спектакль — не обвинительный акт, а, скорее, судебный процесс в присутствии зрителей.

В детстве вы часто бывали в «Мастерской Фоменко»?
Здесь работает мой дядя, поэтому я сюда регулярно приходил. Но закулисным ребенком не был, по коридорам не бегал, и Петр Наумович меня на своей ноге не качал.

Чем больше всего любили заниматься в детстве?
Больше всего любил закрываться в своей комнате и придумывать истории. А еще у меня была пишущая машинка. Я не умел печатать, но мне нравилось, что она у меня есть! Лет в пять сочинял какие-то сюжеты, а дедушка их записывал.
Читал не много, а мама читать очень любила. Когда я учился в школе, она читала «Волшебную гору» Томаса Манна, и каждый вечер своими словами рассказывала мне прочитанное. Это был такой аудиосериал. Потом она рассказывала «Иосифа и его братьев», «Игру в бисер», «Отверженных» и «Собор Парижской Богоматери» Гюго. Самым страшным с маминых слов был «Портрет» Гоголя: я потом долго не мог заснуть, все представлял страшного старика с портрета.

В какой школе вы учились?
В школе № 686, сейчас она называется «Класс-центр Сергея Казарновского» — это театрально-музыкальная школа. Моя мама работала там педагогом по русскому языку и литературе. Я блатной по всем статьям: учился у мамы в школе, работаю с дядей в театре.

Вы любили музыку?
Обожал ее слушать, но ненавидел заниматься. По документам я окончил музыкальную школу, но не справлялся и на экзамене в третьем и четвертом классе играл на фортепиано одну и ту же вещь. В старших классах год учился игре на гитаре. У меня был очень хороший педагог, Владимир Константинович Брандт, он, кстати, играл на гитаре в спектакле Петра Наумовича «Без вины виноватые». Но заниматься я уже не успевал: надо было готовиться к поступлению. Сейчас я очень люблю фортепиано и жалею, что так и не научился по-настоящему играть.

Заставляете ли вы своих детей заниматься музыкой?
Заставляем. Но иногда просто так, садимся к фоно и что-то импровизируем в две руки. Ему это больше нравится, чем заниматься, мне кажется.

Легко ли вы поступили в театральный институт?
Я везде поступил, кроме Школы-студии МХАТ, мне там не понравилось. Читал монолог Германа из «Пиковой дамы»: «Можете ли вы назначить мне три верные карты».

Кто помог вам подготовить программу?
Иван Иванович Верховых, наш педагог по актерскому мастерству в школе. В 10-м классе мы с ним репетировали «Зиму» Гришковца, а в 11-м классе у нас был спектакль «Скажи мне, что есть счастье?» по сказке Туве Янссон «В конце ноября». В это же время Иван Иванович репетировал чеховские «Три сестры» с Петром Наумовичем Фоменко. Еще мне очень помогал Ваня Поповски.

Вы уже 11 лет работаете в «Мастерской Фоменко». Что за это время в ней изменилось?
Не стало Петра Наумовича Фоменко. Когда он был жив, у всех было мистическое ощущение его присутствия: казалось, что Петр Наумович вдруг может появиться откуда-то из-за угла. У меня ощущение, что атмосфера, которая была в театре при его жизни, никуда не исчезла. Сейчас она просто перешла в какое-то другое качество.
И то, что Петр Наумович вложил в артистов, так называемых основоположников, как-то подпитывает остальных наших актеров. Когда меня ввели на роль Треплева в «Чайку», я почувствовал такую поддержку изнутри, что подумал: «Ничего на самом деле не изменилось. Театр Петра Наумовича все равно живет в актерах и здесь в воздухе витает». Мы движемся сейчас в каком-то другом направлении, Евгений Борисович Каменькович дал возможность актерам нашего театра заниматься режиссурой, что-то пробовать. Думаю, если бы Петр Наумович посмотрел наши работы, то все бы их раздраконил, но ему было бы приятно, что мы преданы театру, видим свою жизнь только здесь и у нас есть желание работать.

Мне кажется, что вы реже стали играть в спектаклях «Мастерской Фоменко».
Рад, что у меня появилось больше времени. Я недавно окончил Высшие режиссерские курсы, мастерскую Владимира Алексеевича Фенченко и Павла Константиновича Финна, и мы сейчас доделываем диплом, короткий метр под названием «Ковчег».

Есть ли у вас сейчас своя музыкальная группа? Расскажите, почему вы от игры на ударных инструментах перешли к сочинению песен и вернулись к гитаре?
Когда я поехал в Америку по студенческому обмену, увидел там странный музыкальный инструмент кахон. Мне он понравился, я стал слушать записи, сам пытался что-то играть. А у Вани Вакуленко в тот момент была группа, но не было барабанщика. Мы тогда уже начинали дружить, и я сказал, что если надо — могу играть на кахоне. Ваня ответил: «Да, давай попробуем». Потом я начал писать свои песни и играть на гитаре. Сейчас у меня своя группа «Третий человек».

Считаете ли вы, что творческий человек в каждой роли и поставленном спектакле должен бросать себе вызов, что-то преодолевать?
Я пытаюсь в каждой работе что-то разгадать. Приятно, когда что-то интуитивно нахожу и вижу подтверждение этому в тексте автора, пусть даже все это очень субъективно. Не думаю, что, берясь за какой-то текст, я должен его побороть. Разве можно побороть Шекспира или Булгакова? Наоборот, делая спектакль, хочу что-то узнать о мире и поделиться этим знанием с людьми своего поколения. 

В последние годы вы от актерской профессии постепенно движетесь к режиссуре?
Я бы не стал так говорить. Мне очень нравится другая профессия — дирижер. Потому что это человек, который трактует какое-то музыкальное произведение, и, исполняя его, все музыканты участвуют в дирижерском видении. Он сам тоже участвует в исполнении и еще дополнительно транслирует зрителям свою идею. Мне сейчас нравится то, что я, играя в спектакле, нахожусь внутри, успеваю его смотреть и чувствовать атмосферу и могу как-то повлиять на ход действия. 

Какая эстетика вам интереснее всего?
Очень люблю черно-белое кино. Сейчас, когда все перенасыщено информацией и красками, я и в своих спектаклях стараюсь сделать все максимально аскетичным. Мне кажется, сейчас в театре нужен минимум декораций, самые простые костюмы и статичные мизансцены, чтобы зритель ни на что не отвлекался и на сцене была только суть. Думаю, сегодня надо опять брать классические произведения, не придумывая для них новых трактовок или обстоятельств, которых в материале нет, а попытаться внимательно еще раз прочитать текст и постараться выразить его максимально точно. Чтобы это попадало.

Вы с Полиной Агуреевой почти десять лет женаты. В чем, на ваш взгляд, прелесть актерского брака?
Если говорить об этом абстрактно, то прелести никакой. А если говорить о нас с Полиной, мне нравится с ней разговаривать про все. Мне нравится наш домашний мир. Нам и книги интересно обсуждать, и кино, и политику.

Что хотели бы поставить в ближайшее время?
Хотелось бы заняться Шекспиром.

КОРОТКО О ГЛАВНОМ

О чем вы мечтали в 17 лет?
О девушках.

О чем мечтаете сейчас?
Мечтаю о том, чтобы у моих детей было все хорошо. И, конечно, мечтаю продолжать что-то делать в кино и театре.

Каким видите себя в 45 лет?
Хочется, чтобы у меня была большая борода и я жил где-то в диких условиях: снимал фильм в Арктике, либо как Фицкарральдо в фильме Вернера Херцога устраивал оперное представление где-нибудь в Амазонии. 

Какой совет вы дали бы сегодняшним 17-летним?
Я бы посоветовал им смотреть великие русские фильмы, и не только русские. И книжки читать, и музыку слушать не только современную.

Какой совет вы дали бы сегодняшним 45-летним?
Им нет смысла советовать: в 45 лет человек либо к чему-то пришел, либо нет. Если он к чему-то пришел и что-то успел сделать, то уже может сказать: вот мое направление, у меня такая тактика, и я ее придерживаюсь. Что тут советовать? В моем представлении 45 — это такая точка бифуркации. 

Источник: «Перспектива. Поколение поиска»