В авангарде тихих героев

Мне кажется, что Авангард ЛЕОНТЬЕВ ничего не боится. Ну как может бояться тот, которого нарекли Авангардом?

ЧЕЛОВЕК с таким именем всегда на передовой, где из всех качеств больше всего ценится отвага. Студент Леонтьев не побоялся заявить ректору Школы-студии МХАТ, что хочет работать не где-нибудь, а непременно в «Современнике». Молодой актёр Леонтьев на знаменитых «современниковских» посиделках не побоялся сказать худруку Ефремову, что тот поставил не очень удачный спектакль. Маститый артист Леонтьев после 36 лет работы в «Современнике» не побоялся бросить всё и уйти в МХТ к Табакову.

А ЕЩЁ он не боится играть маленьких людей. Несчастливцев в «Лесе», незадачливый, но любвеобильный помощник премьер-министра в «№ 13», водитель в «Утомлённых солнцем», который всё никак не может отыскать «нужный адрес»┘ Вообще-то актёры не очень любят такие роли — на них зрительской любви не заработаешь. А Леонтьеву это удалось.

Умение «доить» роль

 — МНЕ кажется, Судьба мне улыбнулась — если она, конечно, есть, — когда я попал в «Современник». Но Судьба эта творилась живыми людьми. На выпускном курсе ректор Школы-студии МХАТ Вениамин Радомысленский спросил меня: «В каком театре ты хотел бы работать?» И я сказал:"Хочу в «Современник». Слава «Современника» тогда гремела. Спектаклей такой степени искренности и такого гражданского темперамента — открытого, протестного — не было ни в одном театре.
Одной из первых моих работ там стал безымянный ночлежник в горьковском «На дне». Нам, молодым, Галина Волчек предложила самим выстроить себе рольки — не просто на сцене торчать, заполняя пространство. Этому же потом учил и Табаков. Он говорил: «Надо уметь выдоить роль» — вытащить из неё все возможности. Большие роли я редко получал, а маленькие — часто. Поэтому необходимо было уметь не потеряться на сцене, чтобы зритель тебя запомнил. 
Я застал два года работы Ефремова в «Современнике». Он был главным идеологом жизни театра — честной, искренней. Степень откровенности там была абсолютная. На собрании по итогам сезона Ефремов говорил каждому всё, что думает, и порой звучали очень жёсткие оценки. Он считал, что нельзя держать в театре «балласт». И результат был заметен — труппа не расслабляла мускулатуры. Мы называли это «китайскими собраниями». Китай времён Мао Цзэдуна вёл себя достаточно экстремистски. А что может быть более экстремистским, чем говорить правду в лицо?
Я настолько уважал и любил Ефремова, что мне казалось, не имею права солгать ему. Поэтому резал правду-матку. Как-то Олег Николаевич поставил спектакль, и я ему сказал, что эта постановка недостойна быть включённой в репертуар. Но Ефремов — настолько крупная личность, что был выше обид. Он понимал прекрасно, что люди говорят о деле и его критикуют ради дела, и мщением не реагировал на критику.

Не участвовать в гадости

 — В КАКОЙ-ТО степени Ефремову тогда было проще. Потому что он был один. Или вдвоём с Любимовым. Или втроём с Эфросом. А сейчас, когда цензура ещё отдыхает, всё труднее добиться, чтобы тебя услышали и твои укусы почувствовали. Сейчас, когда всем всё можно, театр потерял эту функцию гражданской трибуны. Сейчас, наверное, не столько нужно властям указывать на их недостатки, сколько всем людям говорить о потере нравственных ориентиров. Совесть — вот о чём должны люди думать. Жизнь так поворачивается, что мы порой забываем о ней и делаем бессовестные вещи.
Остались ли в нашем обществе маленькие герои? Конечно! На таком тихом героизме и держится земля. Подвиг маленького человека не в том, чтобы совершить громкий поступок, а в том, чтобы не принять участия в гадости. И этого героизма больше, чем нам иногда кажется. И хороших людей, способных поддержать тебя в трудную минуту, много. Честный, нетрусливый журналист — это герой. Или врач-бюджетник, который лечит больного по госстраховке и не требует вознаграждения в конверте. Я таких людей вижу, и они меня очень вдохновляют.