Подпевая и закусывая

Поставить гениальный спектакль, в сущности, не так уж и трудно, хотя, конечно, не всякому по плечу. А вот поставить спектакль, который станет любимым, — позатейливее будет. Об этом, к слову, было интересно и подробно написано несколько лет тому назад в статье Инны Соловьевой «Как быть любимым» (статья была опубликована в журнале «Московский наблюдатель»).

«Песни нашего двора» даже и спектаклем-то назвать нельзя. В строгом смысле слова. (Хотя — кто знает? — быть может, на самом пределе строгости как раз и выяснится, что именно такое «стечение» песен, исполняемых одна за другой, разыгрываемых одной дворовой гоп-компанией, имеет полное право именоваться спектаклем и даже мюзиклом?) Но совершенно очевидно, что не только актерам нравится петь песни 30-х, военных и после прожитых лет (ими, к слову, прожитых только в песне, — они-то моложе), — зрители ловят такой кайф, что не остается сомнений: постараются прийти еще раз. И не только потому, что за два часа представления публику, которая довольно тесно рассажена в уютном маленьком дворике (скорее, даже не московском, а каком-то украинском — екатеринославско-днепропетровском или одесском) театра «У Никитских ворот», трижды обносят водочкой с бутербродами.

И все это входит в стоимость билета и в «предлагаемые обстоятельства» — в программке-приглашении и на афише так и значится: «Зрители слушают, подпевают, пьют и закусывают…». Жаль, что по российским условиям спектакль обречен на летнее существование: климат у нас суровый, и три рюмочки не спасут нашего зрителя при 20-градусном морозе (в энтузиазме актеров, способных петь и летом, и зимой у меня сомнений нет). В то же, что подобное зрелище можно без потерь перенести в закрытое помещение, я не верю — такие игры имеют смысл и ценятся на открытом воздухе.

Непременная для любого такого «домашнего» дворика бельевая веревка оказывается частью художественного решения сценографа Юрия Махнова, а совершенно случайная решетка в стене (скорее всего, давно не действующий вентиляционный люк, уже с полвека используемый как уличная пепельница или мусорка — для фантиков, огрызков и прочей мелочи) как будто нарочно выдолблена в этом самом месте. Чтобы в нужный момент Розовский приткнулся к ней, в ушанке и зековской телогрейке, пронзительно затягивая про «товарища Сталина». Фасады домов — самые затрапезные, не парадные (сюда вели «черные» лестницы) — вписались в интерьер уличного торжества. Именно торжества — столько бы стульев и понадобилось, если бы здесь решили справить свадьбу или чье-то возвращение с фронта, что вообразить в таком дворе не составит труда. Маленькие театральные ухищрения — вроде уже помянутой бельевой веревки (с бельем на ней на тех самых, знакомых по каким-то детским играм деревянных прищепках, которые так смешно болтаются, если их укрепить на носу), длинного шеста — непременного реквизита всякого голубятника, китайских зонтиков (для чего?) — все поначалу кажутся необязательными, слишком случайными, взятыми из того, что оказалось под рукой. На самом же деле по ходу спектакля это становится понятным, причем довольно скоро — здесь каждая деталь «прошла по конкурсу» и, что называется, «к слову», имеет важный, почти что знаковый смысл. Бывает, что у разведчиков во время конспиративных встреч тоже какая-нибудь бытовая мелочь (скажем, цветок на окне или тумбочка) играет такую же, невторостепенную роль.

Вдруг во время песенки «Помнишь ли меня, моя Татьяна…» кто-то выглянет в окно — и потому, что не все дома в этом дворе выселены, или потому, что дворик остался таким уютным, начинаешь воспринимать и эти песенки, и совершенно реальную летнюю жару, помноженную на легкое похмелье, не театрально, а вживую, что ли… И хочется подпевать, а не только слушать, пить и закусывать. С другой стороны, не раздражает и не мешает никому, что Розовский может вдруг прикрикнуть на публику: мол, что вы сидите, песню поют уже не перед вами, а за вашей спиной — да вот же, вот, поднимите головы — там, наверху, на самой верхней ступеньке пожарной лестницы. И мы, задрав головы, вывернувшись к тому же на 180 градусов, наконец замечаем высвеченного прожектором актера. Хотя и просто слушать в удовольствие. И комары не кусают, поскольку рядом кто-то покуривает и разгоняет своим дымом всю мошкару.

Кто-то — в кепке и старой застиранной красного (когда-то) цвета майке, немного дырявой, поет: «А почеши мне, Роза, позвоночник. ..» — и эта песня, которую, как и все здесь, хочется именовать уменьшительно-ласкательно песенкой, звучит ничем не хуже, чем какой-нибудь «Гимн демократической молодежи». Но если бы кто-то запел этот самый гимн, мы и ему бы подпели — по своей сентиментальной силе они давно уже уравнены в правах. «Песни нашего двора» изрядно хороши еще тем, что песни и даже то, что их много — 40! — не мешают время от времени отвлекаться на какие-то собственные мысли по поводу, по содержанию иногда далеко отстоящие от «побудительных мотивов»-песен; с такой же легкостью можно вернуться обратно — и подпевать дальше. А можно одновременно и думать, и подпевать.

Не плюсуя, не навязывая ничего сверхожидаемого этому спектаклю, все же нельзя увиденное обозвать всего лишь монтажом из когда-то петого, да забытого по причине прожитых лет. Есть какая-то нить, которая ведет от открывающей спектакль песни «В нашем доме большом» через «Пуговку» (про коричневую, не нашу пуговку, которую нашли пионеры и помогли пограничникам обезвредить шпиона, когда красный чулок на шее с успехом играет роль пионерского галстука) к преисполненной уже не революционной, а вполне блатной романтики «Городскому романсу» («Я однажды гулял по столице. Двух прохожих случайно зашиб. И попавши за это в милицию, я увидел ее - и погиб!» Кажется, ранний Высоцкий. ..) А дальше: «Мама, я летчика люблю…», «Помнишь ли меня, моя Татьяна…», «Утомленное солнце», про которое начинают петь из окна, в котором девушка в белой блузке и соломенной шляпке, а кто-то внизу, имитируя старый патефон, поет гнусаво, зажав ноздри бельевой прищепкой. А дальше: «Крутится-вертится», «Моя Марусечка», «Пьяный я», «Черная моль», и целая серия песен-путешествий — «Надену я черную шляпу, поеду я в город Анапу», «На острове Таити жил негр Тити-Мити», «Девушка из Нагасаки» — жестокий романс. И под конец — про товарища Сталина, потом — «Советская пасхальная» и на финал — снова «В нашем доме большом раньше пьянка была…». Такой вот репертуар. Не зря Виктор Славкин в своей книге «Памятник неизвестному стиляге» благодарил Розовского за помощь в припоминании куплетов и строчек из «песен нашей юности», в театре «У Никитских ворот» вольно соединенных с «песнями нашего двора».

Можете себе представить нежелание зрителей расходиться. Из зала сыплются просьбы спеть что-то по второму разу, а актеры — Ирина Морозова (в белой кофточке — это она), Маргарита Рассказова, Александр Вилков (он был в красной майке), Игорь Старосельцев, Валентина Ломаченкова (она не только поет, но еще и на скрипке играет), Виктор Глазунов, Татьяна Ревзина (она же - музыкальный руководитель спектакля), Марк Розовский (он же - постановщик и художественный руководитель театра) с удовольствием бисируют. Спектакль кончается в тот момент, когда Розовский вспоминает, что в доме еще остались жилые квартиры и людям пора спать. Мы бы пели и дальше. И слушали бы, и выпивали, и закусывали…