Бесстрастный этюд

Хорошо уже и то, что по спектаклю «фоменок» видно, какой хороший драматург Иван Сергеевич Тургенев. Несомненно, что немалая доля аплодисментов предназначалась ему, автору «Месяца в деревне». Спектакль у Сергея Женовача вышел смешливым, можно сказать, прихрамывающим на комедию: раз уж Тургенев именно так определил свою пьесу, то все, что при чтении могло вызвать хотя бы тень улыбки, здесь, при перенесении на сцену, веселит, вызывая добродушный смех. Молодые герои не выглядят старше тех лет, в которых им положено пребывать по пьесе, старшее поколение если и выглядит моложе, то и это не противоречит Тургеневу, поскольку и сорокалетний Шпигельский (Карэн Бадалов), и даже сорокавосьмилетний сосед Ислаевых Большинцов (Тагир Рахимов), увлекшись матримониальными фантазиями, естественно, принуждены молодиться. Что же до матери 58 лет (Мадлен Джабраилова) или немца-гувернера 45 лет Шаафа (Тагир Рахимов), то их эпизодические явления быстро выветриваются из памяти, освобождая в ней место для той же самой Джабраиловой в другой роли — двадцативосьмилетней служанки Кати (точно так же, как Рахимов запоминается карикатурно-смешным исполнением несколько «примороженного» Большинцова).
В пьесе, которую после Станиславского редко кто прочтет, позабыв про данные им, таким великим, определения — про «тонкие любовные кружева», «причудливые узоры психологии любящих, страдающих сердец», такое неправдоподобное обилие смешного вызывает естественное любопытство. Отсутствие серьеза, «сентиментально-поэтических настроений» поначалу не тяготит, поскольку кажется, что так и нужно: некоторое время спустя то же самое уже воспринимается как недомыслие и недочувствование — видно, что сильные страсти актерам оказываются не по нутру. Когда окончательно становится ясно, что никто из присутствующих на сцене не расположен к серьезным чувствам, не иссушен страстью настолько, чтобы воспламениться хотя бы и под общий смех или вежливую улыбку остальных, интерес к игре постепенно сменяется скукой. Они, конечно, и молоды почти все, и веселы, но вместе с тем в тургеневских героях есть и трогательность, и лирическое что-то, а может быть, и Станиславский не ошибался, когда говорил, что тут «нужны какие-то невидимые излучения творческой воли и чувства, нужны глаза, мимика, едва уловимые интонации голоса, психологические паузы», чего в спектакле Мастерской Петра Фоменко также увидеть не удалось. На сцене все больше какие-то тараторы.
Они, как и прежде, милы. Как и тогда, в пору, когда «фоменки» только-только начали покорять Москву звонким дебютом — совсем еще ученической «Двенадцатой ночью» и, уже со следами зрелости, следующей, вынесенной на публику работой — «Владимиром III степени» — хочется любить. Тем более что нынешние — они так похожи на тех, которых мы полюбили. То есть совершенно не повзрослели, остались таким же прелестными ребятами, над которыми не властно время. До старости, конечно, еще двести лет, но зрелость, какие-то ее следы уже должны были проявиться, тем более что в их стремительном взлете грезились немалые возможности роста и многие уже фантазировали «на вырост».
Кто-то скажет: а стоит ли нагнетать страсти, выходить на обобщения и подводить итоги? Конечно, не стоит, да и не время, хотя в театре любой спектакль — это всегда итог и по каждому спектаклю о театре можно сказать больше, чем о поэте — по случайно избранному стихотворению. В данном случае, конечно, не стоит: ведь «Месяц в деревне» — не такая уж очевидная неудача Мастерской Петра Фоменко, некоторыми и вовсе расцененная как удача. Но вот что кажется странным. В исполнении «фоменок» теряется разница между тем, что ставит Сергей Женовач, и тем, что ставит Евгений Каменькович, хотя в других обстоятельствах нам не составит труда отличить работы одного режиссера от работы другого. Всякий раз что-то мешает отрешиться от нашего узнавания: вот — Галя Тюнина, вот — Карэн Бадалов, это — сестры Кутеповы, прелесть как хороши. Текст всегда не на первом месте. Не всегда на втором, поскольку на второе место могут претендовать костюмы, как в случае с Уайльдом, его комедией «Как важно быть серьезным». Слишком многое подлежит узнаванию: не только внешность, не только голоса, но и интонации, и манеры — все кажется неизменным и заученным вхруст. Разве что в прежних спектаклях не было так очевидно, что актерам некуда девать руки, «брошенные» на актерский произвол.
Смешно теперь вспомнить, что когда-то Ракитина играл Станиславский. А здесь роль досталась Рустэму Юскаеву. Ракитин, конечно, смешон у Тургенева, но не водевильно смешон, а Ракитин Юскаева не только водевилен, но даже и опереточен. Он по фактуре — опереточный герой, таким актер появился в самом спектакле «фоменок» «Двенадцатой ночи». Все на глазах, отсутствует даже второй план; игра — поверхностна, угловата, набор приемов — быстроисчерпываем. Но это не водевильная легкость, касающаяся до всего слегка, а настоящая опереточная заскорузлость.
Смешно сегодня ругать режиссера за отступление от Тургенева — в конце концов достаточно вспомнить, что уже Книппер-Чехову упрекали в том, что в ней будто бы было мало тургеневского, не могли ей простить двери, которую та, уходя со сцены, открывала коленкой. Но, с другой стороны, нелегко согласиться со спектаклем, где главным героем становится совершенно эпизодический у Тургенева богатый помещик Ислаев, — и лишь потому, что Ислаева играет Юрий Степанов и за его рефлексией интересно наблюдать; внутреннее беспокойство, мучащее его, не позволяет отнестись к нему с иронией и усмешкой, его бесконечные хлопоты над плотиной, озабоченный взгляд и морщины, прорезывающие напряженный лоб, погруженность в работу взывают к нашему сочувствию и уважению. 
Вряд ли кто-то сможет упрекнуть в надуманности параллелей с Достоевским, возникающих на новом спектакле Женовача. (Другое дело, что «тень Достоевского», затемняя тургеневские смыслы, нимало не добавляет глубины героям и их отношениям.) Наталья Петровна (Галина Тюнина) — минутами так и видится — тоскует но роли Настасьи Филипповны и даже позволяет себе эмоциональные выплески, пристойные именно, если бы играли Достоевского. А воспитанница Верочка (Полина Кутепова), так и воображается, спит и видит себя в роли Аглаи (подчеркиваю, что и здесь говорю о персонаже, а не об актрисе). Женщины «Идиота» вдруг «просачиваются» в тургеневский кружевной мир «Месяца в деревне», — достоевщина, понятная в спектакле, поставленном человеком, который только-только выпутался из десятичасового спектакля по «Идиоту». В биографии Сергея Женовача это объяснимо, ничего загадочного тут нет. Тургеневу эта достоевщина — на погибель. Мало выручают перенесенные сюда мизансцены «Идиота» — когда монологи разыгрываются на самой авансцене, в то время как вокруг протагониста вовсю резвятся, подыгрывая ему, все прочие, материально подтверждая происходящее в душе героя смятение чувств, и мыслей, и слов. Новый спектакль Сергея Женовача совершенно лишен тепла. И уюта, конечно, тоже. Но уют — мог быть, могло его и не быть, а вот тепло должно было быть неизбежно.
Станиславский рассматривал «Месяц в деревне» как этюд о страсти. Разбирая пьесу и взгляд на нее Станиславского, Анатолий Васильевич Эфрос суживал собственное определение: «прямой и смущающий страсти — даже так». И потом говорит про «долг и страсть», «честь и страсть — вот действительно темы». Дальше можно цитировать без конца: «Беляева не может играть просто симпатичный молодой актер. Здесь нужен человек, способный глубоко понять свою роль, потому что, если она не удастся, весь порыв Натальи Петровны будет поставлен под сомнение┘». Сюжет мысли Эфроса захватывает. И в ней, теперь живущей на бумаге, вдали от живого театра, больше жизни и больше театра, чем даже в виденном неделю назад спектакле.