В чичиковской круговерти

Чичиков. Мертвые души, том второй", поставленный в прошлом сезоне в Мастерской Петра Фоменко, вызвал явный интерес публики, успел получить одну из престижных премий, завоевать благосклонность некоторых критиков, оставив других при «собственном мнении».
Что-то в нем есть от ребуса, который приходится разгадывать, возвращаясь к впечатлениям от спектакля. В смуту этих впечатлений. И разгадка не так уж легка.
У спектакля есть эпиграф, на программке обозначены слова Гоголя: «Никто не в силах вынести столь страшной тоски этого рокового переходного времени». Настораживает указующий перст. Уж не заразился ли режиссер «наставническими» настроениями Гоголя последних лет его жизни? Напряженно смотрится начало спектакля. На сцене Ведущие: Сочинитель (Галина Тюнина) и Лукавый (Карэн Бадалов). Тюнина в белом балахоне, томная, летучая, ненавязчиво демонстрирует сходство своего профиля с гоголевским — то ли Душа поэта, то ли его Муза. Бадалов во всем черном — изящен, вездесущ и многолик (впрочем, почти все артисты театра исполняют по нескольку ролей). Текст Ведущих — мозаика из гоголевских цитат. Спектаклю, построенному по черновым наброскам, нужны скрепы, и роль Ведущих можно этим оправдать, но уж как-то все слишком претенциозно.
И только когда на сцене появляется Чичиков (Юрий Степанов), возникает впечатление, что спектакль состоится. Его принимаешь сразу, потому что он органичен и обаятелен, он привлекает к себе благодушной вальяжностью, даже что-то наивное в нем есть, при всем том, что он природный плут. Чичиков изменился? Припоминается, что во втором томе он несколько присмирнел, ему захотелось пробрести деревеньку, он ее почти и приобретает, но, конечно, он не изменился.
На какое-то мгновение кажется, что Степанов расходится и с режиссером, и с Гоголем.
Поэма «Мертвые души» мало похожа на плутовской роман, а сам Чичиков — на обыкновенного мошенника. Как объяснить ту смуту в головах чиновников, когда они стали гадать, кто же такой Чичиков: уж не капитан ли Копейкин, не Наполеон ли, не сам ли Антихрист? Смута кончилась тем, что прокурор скончался┘ Да и чего, собственно, ждать от этих чиновников — темнота и невежество┘
Но вот уже в нашем веке предположения чиновников неожиданно всплывают в книге Андрея Белого, исследующего природу гоголевского языка и мышления: да, Чичиков — второй Наполеон. За Наполеоном вылезла мировая опасность, которой он был предтечей, — буржуазная революция и капиталистические спекуляции, охватившие Францию. Чичиков же - «червоносец (от слова „червь“. — Ред.), страхи и ужасы России». Об этом же думает и Владимир Набоков. Он уверен, что Чичиков — «всего лишь низкооплачиваемый агент дьявола, адский коммивояжер: наш господин Чичиков, как могли бы называть в акционерном обществе „Сатана и Ко“ этого добродушного, упитанного, но внутренне дрожащего представителя».
В Чичикове есть нечто иррациональное, режиссер хочет понять природу этой иррациональности, актерское же естество Степанова — земное. В этом противостоянии, намеренном, как намеренна всякая игра, — внутренняя интрига спектакля, его нерв.
Поездки Чичикова по помещикам начинают походить на метания. Как в калейдоскопе, мелькают лица генерала Бетрищева (С. Якубенко), его дочери Улиньки (К. Кутепова), энергичного хозяина Костанжогло (Т. Рахимов), привыкшего жаловаться Хлобуева (Р. Юскаев)┘ Их лица не запоминаются, это штрихи, знаки, они образуют некую круговерть┘
И вдруг сцена, которая становится кульминацией, — подделка завещания помещицы Ханасаровой. У Гоголя об этом несколько строк, из которых трудно что-либо понять. Авторы композиции (Н. Евсеев и П. Фоменко) реконструировали этот отрывок и дописали роль Старухи. Сгорбившись, она сидит в кресле, закрытая черной вуалью, утомленная, озлобленная, неясно бормочущая что-то себе под нос. При ней ее воспитанница Лиза (К. Кутепова) — явный парафраз «Пиковой дамы». Чичиков находит прислужницу, которая соглашается сыграть роль старухи. Ночью, при свечах, происходит сцена подписания подложного завещания, по которому именно Чичиков становится наследником Ханасаровой. Зловещая тень ложится на лицо Чичикова, оно меняется. На какое-то мгновение кажется, что рядом с ним появляется пушкинский Германн (про него тоже говорили, что он похож на Наполеона). Ради этого и придуман парафраз — размыть клеймо «плут», «приобретатель», которое как будто приклеено к герою.
Еще большую значительность приобретает лицо Чичикова, когда становится маской (как в театре Кабуки или у Брехта), все личное смывается. Кто он - марионетка или воплощение могучих и злых сил? Но дело-то в том, что в этой маске актеру плохо — он потерял себя, он не действует, а мечется в истерике. И маска исчезает. Мгновенный эксперимент, который позволяет себе Мастер, обнажая перед нами ход своей мысли.
Чичиков разоблачен. Появляются совершенно не убедительный откупщик Муразов (А. Приходько) и еще менее убедительный Ангел-Князь (К. Пирогов), ведущий следствие. Муразов ждет от Чичикова покаяния: «Не то жаль, что виноваты вы стали перед другими, а то жаль, что перед собой стали виноваты┘ Назначение ваше — быть великим человеком, а вы себя запропастили и сгубили». Покаяние дается Степанову трудно. Обличает он себя с горячностью невероятной: «Не знал меры, не сумел вовремя остановиться. Сатана проклятый обольстил, вывел из пределов разума и благоразумия человеческого┘» Истерзанный, в разорванном фраке, мечется он по сцене, и нет конца его сетованиям. Но в сцене покаяния он теряет весь кураж, он растерян. И это по-человечески так понятно┘
Это противостояние — игра Мастера-режиссера и Актера — определяет действие спектакля и наш интерес к этому действию. Мы до конца заинтригованы. А «метафизику» пристегнуть к живому началу всегда бывает достаточно трудно┘