Чужие на «празднике урожая»

В Мастерской Петра Фоменко — снова премьера. В этом году публику балуют здесь новыми спектаклями, как никогда, часто. И, как никогда, успешно. Быть может, потому, несмотря на олимпийские страсти и усталость конца сезона, зритель все так же рвется в маленький театральный зал к «фоменкам». Сегодня здесь играют «Танцы на праздник урожая» Б. Фрила в постановке известного эстонского режиссера Прийта Педаяса.
Брайена Фрила еще не раз назовут «ирландским Чеховым». У нас в России мы только начинаем знакомиться с этим своеобразным и таким по-хорошему «несовременным» автором — священником, учителем, журналистом, драматургом. А он уже познал успех и в Дублине, и на Бродвее, и в кинематографе, и, кстати, у Льва Додина, поставившего «Молли Суинни». Родное чеховское сквозит во всем — во внешней бессюжетности и нешуточных внутренних страстях, в подтекстах и подводных течениях, в такой ностальгически привычной «тоске о лучшей жизни», которая не наступит никогда.
А эти «милые сестры», затерявшиеся на далеком острове ожидания с придуманным ирландским названием «Беллибег»: строгая чопорная учительница Кейт — Галина Тюнина, выдумщица Мегги — Мадлен Джабраилова, тихие забитые вязальщицы Агнес — Ксения Кутепова и Роуз — Полина Кутепова, юная мать-одиночка Крис — Полина Агуреева. Один незаконнорожденный ребенок на всех (Майкл — Кирилл Пирогов) — как оправдание скудного существования. И бледные тени мужчин, являющиеся, чтобы бередить и без того растревоженные души: священник из лепрозория Джек — Карэн Бадалов, легкомысленный папаша Майкла Джерри — Рустэм Юскаев.
Ах, как счастливы, наверное, могли быть чеховские сестры Прозоровы с их пятью языками, приходом в гости военных, памятью о Москве. По сравнению с ними у сестер Мундэй нет ничего — прошлое, настоящее и будущее одинаково безнадежно. Да и их самих уже нет на этом свете — туманный островок видится с ощутимой временной дистанции. Они жили когда-то, теперь о матери и тетках расскажет выросший Майкл — Пирогов. И он же, кажется, выстроит для них новый, чистенький, кукольный деревянный домик (сценография В. Максимова) — с кувшинами, тазами и табуретками, пучками сухой травы и вязаными перчатками. А сквозь щели в дощатом заборе проглянет кусочек такого же чистенького ирландского пейзажа.
И вот что странно, на этой дистанции тяготы нищей обыденной жизни не ранят так сильно, вспышки памяти способны выбирать редкие счастливые моменты. Внезапно сам по себе заиграет что-то веселое новенький радиоприемник — и сестры, одна за другой, пустятся в пляс, задирая юбки, неуклюже и тяжело вскидывая ноги в закатанных грубых чулках (хореография Рамоне Ходоркайте). Пляшут самозабвенно и отчаянно. Ведь эти «танцы» в отсутствие «праздника урожая», на котором они так и останутся чужими, — единственная радость, отдушина, вызов всем этим никому не нужным перчаткам, корзинкам с ежевикой и недопеченному хлебу, которого не хватит на всех.
А это неистребимое женское естество, бог знает чем питающееся в отсутствие мужчин? Они все почти по-собачьи, нюхом, чуют отдаленное приближение Джерри — Юскаева. Лихорадочно красит губы Агнес — К. Кутепова, сдирая с головы платок; заметалась в поисках потерянных шнурков чинная Кейт — Тюнина; одергивает юбку, срывая фартук, Мегги — Джабраилова. И только Крис — Агуреева застыла, не в силах сдвинуться с места, но здесь говорят глаза, мгновенно вспыхнувшие, растерянные и удивленные. А он всего-то пришел сказать пару банальностей да пройтись в новомодном «бальном» танце со всеми подряд.
Но как же они изменятся во втором акте даже от такого полумифического присутствия мужчины, безучастно залегшего где-то на чердаке в тщетных попытках починить антенну. Откуда-то вытащены на свет божий «парадные» ботинки, белые блузки, новые юбки, смешные шляпки. И танцуют уже по-другому, хотя так же неумело, но как (видится им!) в запредельно далеком Дублине или Лондоне. «Крысиные хвостики» старательно укладываются в «модные» прически. Такая во всем этом иллюзорность иной, недоступной жизни, но как же она трогательна, как щемяще недостижима.
А Майкл — Пирогов то и дело будет выходить на сцену из настоящего и говорить вещи страшные, неумолимые: о потерях, смертях, болезнях, так «театрально» скрывая будущее от пока еще живых и даже по-своему счастливых женщин. Мы и расстанемся с ними в их последний светлый день — на веселом пикнике, с белоснежной скатертью на ярко-зеленой траве, где лежат сочные яблоки рядом со свежевыпеченным хлебом. Где жаль пока только загубленного кем-то петуха, которого, как ребенка, баюкает Роуз. А потом дощатый забор наглухо отделит их от нас и от будущего. Праздник кончится. Но они все же танцевали где-то совсем рядом.