Осторожно, отравлено!

Выпускник самого звездного актерско-режиссерского курса Петра Фоменко македонец Иван Поповски — всеобщий любимец театральной Москвы начала девяностых. На его «Приключение» по пьесе Марины Цветаевой и «Балаганчик» по пьесам Блока валили валом. Ахали, замирали, делились нюансами игры — как это было в ГИТИСе, в ДК МИИТа, как сыгралось в Моссовете. Потом исчез, говорили: ставит в «Одеоне», или в Омске, или в Швеции, или дома в Македонии, адрес неизвестен┘ Погоревали о дальности маршрутов и почти забыли.
И вот новость: Поповски ставит в Москве, и снова русскую поэзию начала прошлого века. «Отравленная туника» Николая Гумилева — томная фреска о любви арабского поэта Имра к дочери императора Юстиниана Зое и коварстве императрицы Феодоры, бывшей блудницы и танцовщицы, из зависти ставящей палки в колеса юной падчерице.
Экзотический зной горьких акмеистских страстей еще не опалял стен «Мастерской».
Пустая сцена, белый экран задника, освещенный то бледно-розовым, то нежно-синим, то палевым (художник-постановщик Владимир Максимов). Тени Имра, Феодоры, Зои и Юстиниана на экране похожи на замершие фигуры древних мозаик Равенны (где Юстиниан, Феодора и их двор и изображены). Члены императорской семьи движутся очень медленно — noblesse oblige; парчовые, золотые, драгоценные костюмы и головные украшения удивительной красоты (художник Ангелина Атлагич) не дают им лишний раз пошевелиться. Лишние шевеления опасны во дворце, каждый поступок тщательно продумывается: ангел Зоя (Мадлен Джабраилова) должна выйти замуж за трапезондского царя (Рустэм Юскаев), свежеиспеченный муж отправится в завоевательный поход, и в дорогу Зоин отец император Юстиниан (Андрей Казаков) подарит ему отравленную тунику — тогда портовый город Трапезонд присоединится к Византийской империи с минимальными человеческими потерями.
Но Зоя, не сумев себя уговорить, падает в объятия Имра — нищего поэта, чужестранца, иноверца. И тем губит всех.
Имр (Кирилл Пирогов) выглядит, как глянцевый арабский экстремист, — накрученный на голове арабский платок, кожаный костюм изящной выделки, отличное тело, густо подведенные глаза, много автозагара. Имр читает Гумилева хуже всех, хотя и с большим чувством. К месту и не к месту, в каждую строфу, о существовании которой в театральном пространстве так печется Поповски, Имр вкладывает столько животного рыка, что Владимир Высоцкий остается далеко позади┘
Рустэм Юскаев вполне искренен и простодушен в своей любви, но рисунок его роли мало чем отличается от работ в других спектаклях — та же обидчивая хитреца и свободно-ленивый жест. Юстиниан и его евнух (Томас Моцкус) — прирожденные подковерные интриганы с атлетическими торсами, в роскошных синих шальварах с высоким поясом.
Но в действительности правит судьбами прекрасная порочная царица Феодора (Галина Тюнина): ей лучше всех подчиняется гумилевский стих, ей удается дергать за тайные ниточки души супруга и бывшего любовника Имра. Движения ее тонких пальцев и легкое встряхивание роскошных волос рассказывают о происходящем больше, чем слова, упадающие в зал порой то слишком тяжко, то слишком громко. Ангел Зоя, смущающая всех своей красотой и страстью, — всего лишь игрушка в ее коварных и нежных руках («Ты думала, ты женщина, а ты - отравленная брачная туника»).
Руки Тюниной-Феодоры разыгрывают отдельный завораживающий спектакль в сцене объяснения с императором, когда супруги, укрывшись в полых половинках колонн, беседуют о сокровенном и нам видны только их соприкасающиеся кисти. Мадлен Джабраилова, превратившаяся из искрометной субретки в легендарной «Двенадцатой ночи» в томную принцессу на выданье, разыгрывает ответную пластическую новеллу: в сцене любовного объяснения ее Зоя встает на голову и шевелит в воздухе маленькими пальцами босых ног.
Атмосферу византийской ночи, полной заговоров, страхов и запретной любви, воплощает раздвижной бассейн, расчерченный на отсеки, полные журчащей воды, шуршащего песка и поскрипывающей гальки. Все шепоты и крики, клятвы и измены происходят именно здесь, в то время как под потолком бродит подсвеченный неоном плюшевый гумилевский жираф. Электрические глаза жирафа грустны: Поповски за десять лет странствий изменился куда меньше своих однокурсников, пустивших корни, отточивших зародившийся в «Приключении» стиль «Мастерской» до почти невозможного совершенства.
Совершенство неизменного последние годы стиля игры, впрочем, стало надоедать создателям, — для них гармония мысли и обрамляющей ее формы всегда была в пользу мысли. В «Отравленной тунике» красота костюмов, женских и мужских тел оттеняет и даже заменяет главный инструмент «Мастерской» — слово, оно в этот раз ушло на второй план, дав полюбоваться телесным и материальным, поставленным на декадентские котурны.