Протестанты в «Табакерке»

Во-первых, его поставил совсем молодой человек. Миндаугасу Карбаускису не больше 32 лет. Консервативный литовец, преданный своему театральному опыту, радикальный оппонент московской моде на «новую драму», он довольно быстро выдвинулся в первый ряд столичной режиссуры. Среди компромиссов и необязательных текстов с какой-то настойчивой страстью он выделяет одну любимую тему, и эта тема — смерть. И не сама по себе, но как переход из мира живых в мир мертвых.

Роман Уильяма Фолкнера «Когда я умираю», написанный в 1930 году, оказался как нельзя более кстати любимой мысли режиссера. И если первый акт — торжество рафинированности, юмора и искусности, то второй целиком погружает вас в атмосферу энтропии, разложения и бесконечного смирения перед тайной смерти.

Смирение — основа театральной философии Карбаускиса. Быть может, оттого его любимой актрисой стала смиреннейшая и скромнейшая Полина Медведева, мхатовская актриса, однокурсница Романа Козака и Александра Феклистова, впервые в Карбаускисе нашедшая своего настоящего режиссера, способного как никто оценить ее индивидуальность. И хоть не она главная героиня его нового спектакля, она важна ему как некий талисман, как образ тихого, строгого, протестантского, немного ханжеского смирения. Ее героиня Кора «приходила, в ущерб своей семье и обязанностям, чтобы хоть чье-нибудь знакомое лицо поддержало в ней (умирающей Адди) дух перед лицом Великого Неведомого».

Умирающая Адди не умирает. Она тихо лежит, свернувшись комочком, потом тихо ходит по углам, или вовсе исчезает, потом — уже умершая — ходит в белом чепце, с белой гробовой подушечкой, точно в младенческом конверте, или мычит коровой. Чем более она мертва, тем нежнее и радостнее присутствует в жизни своих близких. Безмолвная и бледная, она лишена всяких реакций, ее точно и нет. Только смущенная улыбка Евдокии Германовой освещает это тихое путешествие из жизни в смерть. Когда Ансу Бандерну взбредет хоронить ее за тридевять земель от родного дома, она со смирением будет смотреть на это дикое путешествие своей семьи (четырех детей и нелепого мужа) к месту своего последнего упокоения. Зловонный гроб будет мучить всех, кто будет встречаться им в этом путешествии. Какая-то женщина горестно заплачет над этой траурной процессией: «При жизни нас мучаете и после смерти мучаете». А упрямый Бандерн все дальше и дальше будет вести свой печальный караван.

С каждым новым витком путешествие становится все смешнее и нелепее. Карбаускис точно знает, как сочетается печальное и смешное. Он наследует в этом не только своему учителю Петру Фоменко, но и литовскому гуру Эймунтасу Някрошюсу. В мрачном путешествии по ту сторону жизни смешного больше, чем в самой смешной комедии. 

Ну и типы, эти Бандерны: хромоногий Кеш (Алексей Усольцев), столяр, сколачивавший гроб все десять дней, что мама умирала, сломавший ногу, пытаясь вытащить его из бурного потока, сошедший с ума маленький Дарл (Андрей Савостьянов), который уверен, что его мать превратилась в рыбу, удивленная юная Дюи Делл (Ангелина Меримская), любимец матери Джул (Алексей Гришин) и сам нелепый беззубый Ане (Сергей Беляев).

Горя нет, есть только путь к спасению — бессмысленный и смиренный. И даже когда в самом конце пути Анс приводит новую «мамашу» с патефоном, это не отменяет их трогательного смирения перед жизнью и смертью.

Чувство не знает другого выражения, кроме поступка. Любовь Кеша к матери в том, что он жертвует своей жизнью, чтобы спасти ее гроб. Любовь Анса — в его безумной решимости похоронить жену там, где она хотела. Собственно, все остальное неважно. Неважно, любила ли Адди Анса, любил ли он ее. Неважно, любила ли она своих детей. Жизнь не имеет иного смысла, кроме долга и спасения. Такой решительной, последовательной протестантской этики русский театр, кажется, никогда не знал.

Скошенный под углом деревянный мир хуторского труда — деревянные лавки, пол, гроб, часы. Все сдвинуто, нет точки опоры. Есть только нелепое человеческое существование на пути к спасению. 

Миндаугасу Карбаускису в отличие от Ларса фон Триера эта протестантская Америка Фолкнера представляется хоть и мучительной, но утопией, образом земного рая. Только очень уж он мрачен, этот рай — ни любовь, ни смерть в нем не существенны. Нет в нем ничего, кроме смирения и долга.

«Смысл жизни — приготовиться к тому, чтобы долго быть мертвым», — говорит Адди, когда умирает. По Карбаускису, живые хороши только тогда, когда правильно понимают это.