«Суета — не мой путь»

Любимица Петра Фоменко, с которой он сейчас ставит «Бесприданницу» Островского в своем театре — и главная актриса «новой драмы», в прошлом сезоне сыгравшая жестокий текст «Июля» Вырыпаева со сцены «Практики» так, что самые ярые враги направления «новая драма» признали его, наконец, за явление художественное; жена того самого Ивана Вырыпаева, который снял ее в своей «Эйфории» — фильме, признанном началом нового течения в современном русском кино, мама двухлетнего Пети, девочка-бабочка — по манере поведения, а по образу мыслей — жесткий, взрослый человек, — Полина Агуреева. Вся — огонь, движение, очарование. По собственному признанию — интроверт.

 — Глядя на вас, складывается ощущение, что вы все время куда-то летите, спешите, торопитесь. Это нормальное ваше состояние?
 — Да, всегда так.
 — Потому что слишком много дел и мест, где вы нужны?
 — Да нет, у меня не так много мест, где я нужна — по сравнению с другими, — только дом и театр. Но не хватает времени. Вообще. Я ничего не успеваю.
 — У вас есть помощница по дому? Или вы одна справляетесь с хозяйством?
 — У меня есть няня. И теперь даже есть женщина, которая убирает. Но все равно я ничего не успеваю. Наверное, потому что я очень медленный человек. Я очень много сил трачу на каждое дело: на сына, на дом и на театр. Очень много энергии уходит на все. Я всегда завидую людям, которые много успевают одновременно: снимаются в кино, работают в двух постановках. Для меня это вообще никогда не возможно. Я думаю, у меня просто такой склад психики — я очень сильно должна погрузиться в дело, иначе ничего не выходит. 
 — То есть порхать по верхам для вас совсем не возможно? Сама ваша природа этому противится?
 — Я так говорить не могу, потому что получается, что я такой — очень глубокий человек, органически не способный сделать что-то поверхностное. Нет. У меня тоже, скорее всего, что-то, и многое, получается по верхам, но я даже по верхам я не могу сделать, не погрузившись полностью. Чтобы соответствовать себе, своему внутреннему камертону, мне надо очень много трудиться, погрузиться в дело настолько, чтобы все забыть, мучится всегда — и только тогда что-нибудь, может быть, получится. У меня только однажды было так, что я работала в двух проектах сразу: репетировала «Белые ночи» в «Мастерской» и снималась у Сергея Урсуляка в «Долгом прощании». Это был, наверное, самый адский период моей жизни. Я не могла переключаться. Не получалось.
 — То есть, как многие актеры, — с самолета на самолет и из роли в роль — это не про вас?
 — Да, совсем не про меня. Но я давно поняла, что я, наверное, не актриса, вернее, что природа у меня не актерская. То есть мне очень нравится быть на сцене, но антураж профессии меня ужасно пугает. Не возможно для меня, я просто не выживаю в таких условиях. Может быть, это прозвучит нагло — но я не хочу суеты в профессии. Может быть, я за это очень страшно поплачусь. Но я же все время нахожусь в некоем внутреннем процессе, в котором уже стало не возможно врать себе и пришел момент признать, что суетиться — не мой путь в профессии. Надеюсь, что, отодвинув суету, я не перестану быть актрисой. Потому что мне хочется заниматься профессией. Я не готова уйти из театра и просто читать книжки, хотя и люблю это делать. Но я хочу играть. По большому счету. Я жду и ищу соответствия себе. Независимости. Способности делать то, что я хочу. То есть — делать только то, в чем есть острая необходимость.
 — Вы всегда только знаете, что вы хотите и в чем есть необходимость именно сейчас?
 — Нет, конечно. Я мучаюсь всегда, и сомневаюсь, но я прислушиваюсь к себе, ищу в себе ответы.
 — Когда-то Раневская сказала про Неелову, что ей очень нужен режиссер, иначе она просто с собой не справится. Мне кажется, что к вам, к вашей природе, это абсолютно применимо.
 — Это к любому актеру, тем более хорошему, применимо. Чем лучше актер, тем больше он понимает необходимость режиссера. Ведь профессия зависима — и не по внешним проявлениям, не по бытовым, а по сути. И я часто не могу в тех ролях, которые у меня есть, сказать то, что я думаю, что наболело. В одиночку в моей профессии — не могу. И это драма. Мне очень важно, чтобы меня понимали. Может быть, я эгоистичная актриса — но я не могу работать без личного интереса. Я не умею просто исполнять свою работу.
 — То есть работать в большом театре, где мало кто кого спрашивает о том, чего бы хотелось, вам было бы сложно┘
 — Да мне в любом театре сложно. И это мой человеческий недостаток. Но если выбирать между способностью быть органичной себе и способностью ассимилироваться — я выбираю первое. Хотя страшно. Что останусь одна. Что буду невостребованна.
 — Даже при той востребованности, что у вас сейчас есть?
 — Какой? Я не могу сказать, что я востребована.
 — То есть успокоенности нет.
 — Никакой. А откуда ей взяться? Хотя для меня было бы идеальным делать один спектакль в год. Не потому что я такая зазнайка, но потому что для моей психики, для моего организма это было бы оптимально.
 — Думаю, многие могли бы сказать тоже самое. А вам много проектов предлагают?
 — Много, особенно в кино. Но отказываюсь. Иногда отказываюсь, потому что у меня есть Петя, которому два года и с которым хочется провести отпуск. И, конечно, я всегда его выбираю.
 — То есть в вашей системе приоритетов семья стоит перед работой, театром?
 — Ну да, наверное. Не знаю. Сложный вопрос. Я не могла бы, не хотела бы жертвовать чем-то одним ради другого. Мне бы хотелось органично существовать. Если бы появился проект, который перевернул бы мне душу, я бы ради него пожертвовала отдыхом с Петей.
 — Есть такие — заветные — роли? Внутренний список?
 — Раньше я думала, что есть. А сейчас понимаю, что работа-то у нас коллективная, и мне не хочется сыграть прекрасную — заветную роль — в нетворческом проекте.
 — Как вы определяете — творческий проект или нет?
 — Это очень сложно — ответить на этот вопрос. Но должен быть некий момент поиска, чтобы это была партнерская работа.
 — А на бытийственные, философские вопросы вы всегда знаете ответы?
 — Конечно, нет. Ведь и на ваш вопрос про приоритеты можно было бы ответить однозначно, что нужно жить гармонично. Проблема возникает тогда, когда начинаешь воплощать это в наш несовершенный мир. 
 — Мир вы воспринимаете как несовершенный?
 — Да. 
 — Вы смотрите новости, как-то вникаете в то, что происходит в мире?
 — Нет, я совершенно асоциальный человек, и мои близкие очень ругают меня за это. Но я в один прекрасный момент поняла, что мир лучше не будет, и перестала следить за новостями. А вот мои близкие — они социально ориентированные люди, и иногда я могу с ними даже в полемику вступить, но все равно на правах совершенно неразбирающегося в этом человека. Но я знаю, например, что, какой бы ни был наш президент, его всегда будут ругать, как и любого президента любой страны любого времени. На самом деле, я считаю это своим недостатком — незнание того, что происходит в моей стране. Потому что если я хочу, чтобы мой сын жил здесь, мне надо понимать, что происходит вокруг.
 — Ведь вам в какой-то момент придется задуматься о том, в какую школу его отдавать, пойдет ли он в армию. 
 — Да, об этих вещах я думаю. Я знаю, что мало хороших школ, как мало хороших людей. Вообще. И уже нужно примириться с тем, что надо долго поискать, чтобы что-то хорошее найти. Но все-таки оно есть, хорошее. Я в это верю. Я вообще люблю нашу страну — в лучших ее проявлениях. И пусть она сейчас не является прибежищем духа, как когда-то, но то, что осталось, мне неизмеримо ближе и дороже, чем то, что я вижу и понимаю про заграницу.
 — Когда вы заграницей — какое основное чувство?
 — Страдание и скучание. Не люблю гастроли и не люблю уезжать из России. Так что я мало чем отличаюсь от любого гражданина.
 — Кстати, а когда вы сами про себя думаете, вы как про себя думаете — актриса? Жена? Мать?
 — Человек. И в этом моя проблема, в профессии, во всяком случае — я всегда про себя думаю «человек».