Смешные люди

Ждать «Бесприданницу», обещанную Петром Фоменко, пришлось долго — пока новое здание не отстроят. Так что тут все совпало: и новоселье, и премьера. Про здание что сказать? Здорово, что оно наконец есть. В старых зальчиках тесно Фоменко стало, он давно к переменам созрел. Да и тем, кто на билеты записывался, очереди своей бог знает сколько ждал, теперь послабление выйдет, скорее попасть сумеют. Большой зал (450 мест) замечательный, кресла удобные, отовсюду видно. Техническое оснащение самое что ни на есть современное. Изумительная малая сцена с окнами на фаллическую Москва-Сити. Только вот пока там неуютно. Как будто чужое помещение, не свое. И на спектакле это сказывается. Он еще не прирос к новым стенам, не определился в них. Говорят, дома они (стены то есть) помогают, а тут — не очень. В этом здании души еще нет, тепла. Словом, гармонии желаемой в спектакле пока не найти, он неустойчив, как только что родившийся жеребенок. Сегодня хорошо прошел, завтра — не вполне. И актеры еще только примериваются к ролям, не срослись с ними, кровью не наполнили. Впрочем, все это обычное дело, и артисты набирать будут, успокаиваться, и дом оживет. Лишь бы терпения и уверенности хватило. Потому что «Бесприданницу» эту наверняка станут упрекать в несовременности.

В антракте один коллега сказал, демонстративно зевнув: «Прекрасный спектакль, но это ведь чистый Малый театр». Имея, видимо, в виду, что скучновато ему было: как написано, так и играют. Без фокусов. Мы в последние годы привыкать стали к динамичным, коротким, эффектным зрелищам, где половина текста вычеркивается за ненадобностью, а смысл происходящего в одну броскую фразу уложить можно. А тут и в самом деле развлечением не озаботились, три часа спектакль идет, слов много говорят, про что поставлено, однозначно не сформулировать. Однозначности Фоменко страшно не любит, характеры героев и общий смысл у него мерцают, двоятся, поди разгадай. Но вот сидевший рядом Константин Райкин, большой, кстати говоря, любитель сценической занимательности, по ходу спектакля ерзал, восторженно реагировал и вздыхал: «Как я соскучился по таким спектаклям!» Надо ли объяснять по каким? Да по тем, где к тексту бережно относятся, каждое слово ценят, понять пытаются, что тут автор имел в виду. Где действие никуда не переносят, а все равно современно выходит. И трюков на сцене не выделывают, на голове не стоят. Где за модой не бегут, в общее русло не вписываются. Похоже, скоро такие спектакли, как «Бесприданница» Фоменко, авангардом называть будут, настолько они не «в струе» сегодня.

Эту пьесу Островского на сцене ставят редко, сколько-нибудь значительного спектакля по ней и не вспомнишь. Зато в кино и старый фильм Протазанова событием был, ну и, конечно, рязановский «Жестокий романс» есть — породистые усы Никиты Михалкова, «Мохнатый шмель на душистый хмель» под гитару, такое не скоро забудешь. Фоменко решил поиграть и с тем фильмом, и с другим. Мелодраматический сюжет Островского он поместил где-то между графикой черно-белого кино и лихой театральщиной. Плоские тени на заднике, замирающие в странных, изломанных позах актеры, и тут же - преувеличенные интонации, картинные, оперные мизансцены, нелепые парики на цыганах. Цыгане автором выписаны, гуляку Паратова сопровождают, поют. Как без них? Только как хотите, а сегодня вся эта голосящая вольница страшной вампукой на сцене смотрится. Фоменко еще больше ее усилил, а все ради песен, они тут важную роль играют. В переодетых в тряпье женщинах в огромных черных париках нет привычного и буйного цыганского веселья. И поют они мрачноватую песню на стихи Мандельштама, беду пророчащую. Гротеск на сцене Фоменко всегда любил. В молодости пользовался им открыто-грубо-зримо, теперь — с нежностью, едва намечая. Потому, наверное, что за ним горечь скрывается, жизнь погубленная.

Это, конечно, о Карандышеве сказано. Он в этом спектакле едва ли не главное действующее лицо, так крупно и сильно сыгран Евгением Цыгановым. «Я знаю сам, что я смешной человек. Да разве людей казнят за то, что они смешны?» — в пьяном угаре выкрикивает неуместный Ларисин жених, и это ключ, которым роль открывается. Цыганов играет человека оскорбленного, бедностью и людьми униженного. Городок-то маленький, в нем все соседи, всех видно. Одни, как Кнуров (Алексей Колубков) и Вожеватов (Андрей Щенников), деловую хватку имеют, успешны, богаты, в себе уверены. А Карандышев — неудачник, над ним в лицо смеются. Денег не заработал, в дивный поворот открывшейся вдруг жизни не вписался. Гнетет это его, червем сидит, кровь сосет, вот и выделывается от отчаяния, как может. Он у Цыганова и пошлый, и жалкий до отвращения, и страдающий. Все вместе, не отделить одно от другого.
Впрочем, тут и остальные ничуть не однозначны. Люди все приличные, респектабельные и вкус и чувства имеющие. Кнуров-то Ларису всерьез любит, по-своему страдает, мучается, да вот беда — женат, святое ведь дело, в буквальном смысле слова святое. В спектакле и Паратов странен, уж никак на крутого соблазнителя не похож, кого-то точно разочарует. До Никиты Михалкова Илье Любимову далеко, кто бы спорил. Широкие плечи, неотразимо победительная улыбка, «шмель» пресловутый — это не про него, у Любимова взгляд остановившийся и тоска в душе. Вроде подлец, с Ларисой ужас как обошелся, а жаль и его. Жизнь-то кончена, отпел свое, отгулял, финита.

С бедной героиней и Фоменко поступил не по правилам. В Интернете, где театралы о спектакле спорят, можно прочитать, что Полина Агуреева никакая не Лариса. Она, мол, девочка, а не роковая женщина, в которую влюбляются до безумия. Написавшие так граждане не сомневаются, какой именно такая женщина быть должна. Не раз видели, канон известен. А у Фоменко при слове «канон», похоже, зубная боль начинается, тут же готов поступить наоборот. Такой уж он озорник. Агуреева здесь и в самом деле девочка, не обольстительница. Только за юной прелестью у нее буйство прячется, время от времени наружу лезет. У этой девочки на лице как будто клеймо вытравлено: беда. И себе, и другим беду несет. У Островского в пьесе она красивый романс поет: «Не искушай меня без нужды…», а у Фоменко: «Расскажи, расскажи бродяга, чей ты родом, откуда ты…» Вот и она тут — бродяга, без рода, без племени, рвется куда-то как помешанная. В последнем акте — босая, волосы распущены, отчаянно Паратова домогается, свое требует. Такой и в самом деле смерть — избавление. Не всем это понравилось? Ничего страшного. Как сказано в этой пьесе, «…один любит арбуз, а другой свиной хрящик».