Одиссея по Джойсу

Моим соседом был скептик. К тому же один из немногих людей в Москве, знающих роман назубок и в оригинале. Он заранее ненавидел происходящее. Он мешал и раздражал. И в итоге создал фон, на котором событие — прогон «Улисса» на сцене «Мастерской Петра Фоменко» в постановке Евгения Каменьковича — проступило в первозданном объеме.

Спектакль называется «Другой». Другой — это поэт. Другой — это еврей. Два «других» героя романа Джойса, Стивен Дедал и Леопольд Блум, странствуют параллельно и навстречу друг другу в течение одного дня; он начнется утром, кончится ночью и вместит целый мир. 

«Улисс» рожден потребностью в обновлении, боязнью инерции. Фоменко всегда жаждет быть новым и всегда мучается тем, что смерть (труппы, искусства, смысла) наступит раньше, чем о ней будет объявлено. Тревога момента и дерзость замысла слились в «Улиссе»: дерзости больше.

Еще больше вопросов.

Вот самые типичные, задаваемые в ожидании премьеры (она назначена на 1 февраля) потенциальными зрителями из тех, кто «в контексте»:

 — Кому на сцене нужна книга, которую и прочесть-то невозможно?
 — Зачем делать дайджест из произведения, не поддающегося пересказу?
 — Будет ли спектакль таким же новаторским, как некогда роман?

Ответы очевидны: есть люди, которые любят художественный перевод на язык сцены, насыщенный метаморфозами текста в образы; есть режиссеры, умеющие читать большую литературу; наконец, спектакль действительно способен произвести революцию. Но не все ее заметят, как не замечают, что давно «говорят, думают, рефлектируют и мечтают по Джойсу».

Тихая, бархатная революция «Другого» — в отваге интеллектуального театра, рождающегося без оглядки на варваров, истово поклоняющихся кассе и приносящих ей человеческие жертвы. В истинно Улиссовой готовности к плаванию, из которого не гарантировано благополучное возвращение. В умении создать кусок текучей реальности, мерцающей подробностями, фрагментарной, разорванной и цельной — самоценной.

Чтобы оценить спектакль (он длится 6 часов с антрактами), не обязательно любить Джойса — необходимо любить театр.

Человек в коричневом макинтоше

Он появляется то там, то здесь в романе. Набоков считает: это сам автор, написавший себя в уголке произведения, как мастер живописи. Трагедия современной жизни, полагал Шоу, состоит в том, что ничего не происходит. Неизвестно, знал ли автор «Улисса» эту формулу, но он ее художественно реализовал.

В течение одного дня, протекающего в одном месте, Джойс реконструирует мир со всем, что в нем существует отвратительного и грязного, тайного и явного, срединного и поэтического. Роман — целая технология искусства. Как пряжа Пенелопы из бесчисленных петель, «Улисс» состоит из узлов повествования. Важнейшие из них — город Дублин и дублинцы, поэт Стивен Дедал и рекламный агент Леопольд Блум.

За 80 с лишним лет жизни романа то, что составляло его новаторство, стало воздухом литературы и самой реальности. Абсурд мироустройства, жизнь без Бога, страхи и сексуальные неврозы, мифологический способ преодоления распада, человек под микроскопом с крупной и сдвинутой оптикой — черты «Улисса», освоенные и растащенные всеми, кто работал со словом после Джеймса Джойса.

Сочинитель путешествия

Удивительно, но факт: спектакль, основанный на магии слов, вначале пленяет магией «картинки». Она выверена и отточена, как в кино: бледно-зеленая морская мгла, на фоне которой двигаются силуэты, будто вырезанные из черной бумаги (сценограф Владимир Максимов).

Мало быть просто поклонником Джойса, надо потерять от него голову, чтобы высвободить количество энергии, необходимой на такой спектакль. Это, надо полагать, и случилось с Каменьковичем. Он не столько год репетировал, сколько создавал институт познания Джойса.

Режиссер уверяет, что монтировал эпизоды по интуиции, но как ни удивительно, в канву вошли те сцены, которые анализирует в своих лекциях об «Улиссе» Владимир Набоков. Следуя за Джойсом, постановщик вводит в спектакль психологические кружева, фантасмагорию, абсурд, лаву подсознания, острый гротеск. Завтрак в доме Блума, похороны Дигнума, сон Блума, где он заперт в клетке земного шара, ночной разговор со Стивеном — все решено по-разному. Иногда это выглядит упражнением в жанрах, а иногда дает редкое ощущение объема художественной реальности.

По роману режиссер двигается, высвобождая из слов скрытую театральность жизни. «Улисс», как его читает Каменькович, — есть театр существований. Безошибочно отобранный текст строит философию спектакля: «Еще одна такая победа — и мы погибли»┘ «Чувство прекрасного совлекает нас с путей праведных»┘«Мы бредем сквозь самих себя»┘ «Мы не можем сменить родину — давайте сменим тему┘»

Пенелопа и другие

В день 16 июня 1904 года, отмечаемый в мире с тех пор как «День Блума», вмещаются бордель и похороны, редакция газеты и шекспировский диспут, выпивка с патриотами, потасовка и пр., и пр.

┘Их пути пересекаются по дороге к Встрече. Она произойдет ночью. Они будут разговаривать, но не смогут вступить в диалог. Стивен Дедал (значительный дебют Юрия Буторина), альтер эго Джойса, потерянный, едкий, утонченный, мятущийся. Хрупкий юноша, уязвленный утратой Бога, смертью матери, поисками отца. И Леопольд Блум, ирландский Фауст, обладающий притягательной безликостью человека без свойств: благополучный, сладострастный, трусливый, корыстный, страдающий, пресмыкающийся и тоскующий. «Всечеловек Блум» сыгран Анатолием Горячевым с мягкой, вкрадчивой точностью.

┘Холм чего-то шелкового идет волнами, из него высовывается белая рука, простирается в невесомость: «По-ольди»! Так просыпается Молли, жена Блума рыжекудрая Пенелопа (Полина Кутепова). Набоков с внезапным ханжеством называет Молли вульгарной; Полина Кутепова будто в отместку играет взрослую Лолиту. Ее Молли — невинная и распутная. Актриса соединяет чувственность героини со своей ломкой прелестью недотроги. Некогда шокирующий 60-страничный монолог Молли, революционно изменил сознание современников. Сегодня — это роль для примы: Молли-Пенелопа — незримый «мост», который держит спектакль: в ней страсть и красота совершенного зрелища. В последней сцене она то убегает вглубь, в волны, то возвращается на авансцену, в спальню, где спит пьяный Блум, изменчивая, как море, — и столь же завораживающая.

Театру удалось невероятное: создать иллюзию сложной импровизации по нотам иного художественного способа. В неспешности «Другого» — несуетное обращение не столько с формой, сколько с жизнью. «Другому» не хочется ставить оценок. Его следует или принять в целом, или так же отвергнуть. «Фоменкам» — что бы ни твердили завистники — опять удалось.

Модернистский «Улисс» — классически внятный спектакль. В нем сейчас есть пустоты, но он еще задышит полно. И тогда скептик-улиссоман увидит не свод талантливо срежиссированных картинок, а трансляцию внутренней жизни героев в режиме реального времени. И будет целиком поглощен тем, в чем корифеем был Джойс, — активным созерцанием.