Театр — жизнь

«Сказка Арденнского леса» открывается песней-обращением, в которой артисты лукаво спрашивают у зрителей: «Медам, месье, синьоры, к чему играть спектакли, Когда весь мир — театр, и все мы в нем актеры, не так ли?». О соотношении «театра» и «жизни» заставляет задуматься и определение жанра, которое дает своей новой постановке Петр Наумович Фоменко. Это «открытая репетиция стажерской группы». В репетициях всегда есть моменты непредсказуемости, незавершенности: завтра все может измениться, и никому заранее не ведом точный результат — как в жизни. Кроме того, репетиции — жизнь театра: радостные (а иногда — мучительные) поиски, развитие, движение… «Открытая репетиция» в Мастерской, наверное, как никакой другой спектакль позволяет почувствовать пульсирование жизни театра.
«Музыкальное представление по канве пьесы Шекспира „Как вам это понравится“» заряжено контекстом Мастерской. Здесь можно встретить ненавязчивые трогательные отсылки к другим постановкам театра, уже историческим и совсем недавним. Так, например, «голова оленя», безжалостно убитого силачом Чарли в Арденнском лесу, напоминает об одном из первых спектаклей «фоменок», «Двенадцатой ночи». В «Двенадцатой ночи», тоже шекспировской и музыкальной, хотя иной по атмосфере и по форме, уже появлялся очень похожий (если не тот же самый) предмет бутафории. А песня “La mer”, что напевает житель леса Жак-меланхолик (Кирилл Пирогов), звучит и в «Носороге», идущем на сцене Мастерской (с Пироговым в роли Беранже). Узнаваемы и лестницы, на которых возвышаются персонажи, «ведущие репетицию»: подобные конструкции встречались в «Войне и мире», «Египетских ночах»… Да и сами «ведущие»-наблюдатели, объявляющие названия эпизодов и тем самым помогающие организовать стремительный ритм «Сказки», в чем-то сходны, например, с Человеком в пенсне из «Трех сестер». Такое «цитирование» заставляет взглянуть на спектакль под особым углом. И тогда легкая задорная «сказка» оказывается спектаклем-размышлением о пути театра. Поэтому разговор о ней, наверное, невозможен без рассуждений о Мастерской «вообще».
«Сказка Арденнского леса» — очень «фоменковская» постановка: по темам и по принципу. О принципе «пуанта» и о соотношении «амплуа» и «роли» речь пойдет далее. Что же до тем, в этом «музыкальном представлении», как мне кажется, важна «сокровенно фоменковская» тема счастья. Оно в Мастерской, как известно, прежде всего «семейное» («Семейное счастье» по Толстому), «домашнее» (выпущенные театром диски с песнями из спектаклей называются «Домашние радости»)… О нем бесконечно спорят герои «Трех сестер» («вот через двести-триста лет…»). А на именинах у Ростовых им наслаждаются без всяких мудрствований («Война и мир. Начало романа. Сцены»)…
Арденнский лес — место, где царят веселье, мир и покой. «Как легко здесь всех сделать счастливыми!», — восклицает Розалинда. В ее словах слышится горечь. Ведь не только в этом «утопическом» лесу, но и «в жизни» человеческому счастью часто мешают такие пустяки… Мы держимся за свои удобные привычки и условности, боясь сделать шаг навстречу друг другу; и в суете не замечаем, что счастье окружающих иногда зависит ни от кого другого, как от нас… Может быть, об этой нечуткости и о возможности счастья хотел побеседовать Фоменко со зрителями в своей новой постановке…
Сказку о счастье с песнями и даже эпизодом «вампуки» разыгрывают представители нескольких поколений «фоменок» и стажеры. (Стажеры — недавние выпускники театральных вузов, прошедшие огромный конкурс, чтобы продолжать учиться в Мастерской у Фоменко). Вместе опытные артисты и «молодняк» заставляют зал поверить в то, что аскетично решенное сценическое пространство (огромный шкаф, несколько скамеек, лестницы да горшки с искусственными растениями) — действительно цветущий прекрасный лес, в котором дышится легко и радостно. Созданию нужной атмосферы способствуют и музыка и музыканты, особенно самый юный участник представления Александр Мичков. Когда этот серьезный спокойный отрок в очках подходит к клавесину и начинает играть, зрительские сердца сами собой настраиваются на «сказочный» лад…
Вообще каждый из персонажей добавляет к общей палитре спектакля свою яркую краску. При этом постановка во многом строится на контрастах, то озорно-провокационных, то тонких, почти скрытых…
Вот братья-герцоги, Фредерик — Никита Тюнин и Фердинанд — Олег Нирян: роли героев «старшего поколения» отданы в «Арденнском лесе» актерам труппы театра. Тюнин, относительный новичок среди «фоменок», ученик Анатолия Васильева, азартно играет истовую одержимость политическими проблемами. Герцог Фредерик, тиран, изгнавший брата в леса, восседает на красном троне, картинно обхватив пальцами лоб; царственно диктует министру указы; пламенно ораторствует «с трибуны»… Кажется, еще чуть-чуть — и из персонажа комедии он превратится в персонажа если не трагедии, то шекспировской хроники; актеру прекрасно удается стилистическое скольжение между вампукой, политическим шаржем и драмой «высокого стиля».
Олегу Ниряну, одному из «младших фоменок», достался воистину сказочный герой. Герцог Фердинанд, с белоснежной бородой, в венке из листьев, в странном одеянии, с расслабленно-изящными движениями и мягким голосом напоминает фантастического лесного духа. Он по-детски радуется жизни и относится ко всему потрясающе легко. Чего стоит одна только «дуэтная» сцена герцога Фердинанда и Жака-меланхолика, когда эти двое философически-бесстрастным тоном требуют у прибывшей в лес свиты герцога Фредерика все их кошельки и… получают их. Однако как только ошарашенные придворные приходят в себя и заговаривают о сопротивлении, лесной герцог и его друг сразу с тем же невозмутимым спокойствием объявляют, что сдаются.
Еще один ценитель радостей жизни — Чарли, телохранитель Фредерика, в исполнении Ивана Поповски. Наверное, многим, кто видел ранний спектакль Мастерской «Владимир III степени», запомнились колоритные персонажи Поповски: забавный и даже трогательный хлопотун Андрюшка, замотанный в женский платок; романтический Багратион, плод фантазии Собачкина, с «чем-то значительным в лице» и инфернальным смехом… Новое появление на сцене режиссера Ивана Поповски в качестве артиста оказалось не менее феерическим. При дворе Фредерика Чарли, в кирасе и тяжелых сапогах со шпорами, был свирепым и опасным… Хотя и обаятельно-свирепым, каким и положено быть злодеям в настоящих сказках. А переместившись в погоне за герцогской дочерью Розалиндой в Арденнский лес, он и вовсе становится душой компании, распевает в обществе Фердинанда, Жака и шута Билли веселые песни…
Вместе с Чарли в Арденнский лес попадает министр Лебо — стажер Игорь Войнаровский. Лебо — придворный, доведенный до «сказочного» абсолюта: его манеры томно-куртуазны, он услужлив и мягок, он всегда в курсе всех интриг… Фоменко и актер-стажер нашли для этого героя эффектные «черточки» (мушка на щеке, воланы на рукавах, вальяжные па…). Но при всей характерности Лебо в нем есть что-то очень живое, придающее образу объем: иногда в интонациях министра проскальзывает какая-то «не-сказочная» горькая ирония… Присутствие Лебо вносит в пастораль «вольного леса» отрезвляющие нотки: министр наслаждается лесной жизнью, но ни на миг не прекращает быть придворным, пристально наблюдающим за развитием интриги с герцогом Фердинандом и его дочерью Розалиндой…
Своего рода противоположность Лебо, то есть воплощение «арденнской эйфории», — Селия, дочь герцога Фредерика (в лесу она временно становится пастушкой Алиеной). В роли Селии-Алиены — итальянка Моника Санторо. В спектакле Моника играет на флейте и очень профессионально поет. Хрупкая девушка в светло-оранжевом платье, Селия напоминает трепещущий солнечный зайчик: она невероятно быстро переходит от печали к радости, от гнева к нежности… Столь же порывиста героиня и в своей любви к Оливеру Дюбуа. Моника Санторо выдерживает очень непростой, напряженный ритм роли, но в некоторые моменты ее игра пока производит впечатление чрезмерной техничности. Однако природная музыкальность (а значит, ритмичность) и итальянский темперамент в дальнейшем не могут не помочь актрисе сделать образ еще более естественным.
Совсем не похожа на свою сестру Селию дочь герцога Фердинанда Розалинда (в Арденнском лесу она отважно меняет обличье и становится пастухом Джонни). Эту роль (или, вернее, «эти роли») исполняет Наджа Мэр. Струящиеся линии черного платья, кошачья грация, выразительные (но без романтической поволоки) глаза, острое обаяние, ум - такова Розалинда. Герцог Фредерик, оскорбленный намеками на его сходство с Каином, называет племянницу змеей. Розалинда окидывает его взглядом-молнией: пусть «змея», но, по крайней мере, не кисейная барышня! Превращение беглянки-Розалинды в Джонни не слишком аргументировано драматургически. Однако своей игрой Наджа Мэр полностью оправдывает авантюрный и отчасти даже философский эксперимент своей героини. Просто мужское платье дает Розалинде новые возможности: посмотреть на мир с другой позиции, вмешаться в события, проверить своего возлюбленного…
Возлюбленного Розалинды Орландо Дюбуа играет Иван Вакуленко. Этот персонаж, с подкупающей искренностью поющий: «Боже, как хочется жить!», — оставляет «праздничное» ощущение молодости и легкости. Его брат Оливер (Дмитрий Смирнов), поклонник Селии, превращается из загадочного нервического братоненавистника в пастушка-влюбленного… Вот такие метаморфозы происходят в Арденнском лесу!
Даже ветреная до неприличия Феба, «лесная фея», в конце концов, отдает руку и сердце верному ей Гильому. Интонации стажерки Веры Строковой — Фебы постоянно заставляли вспоминать актрису Мастерской Полину Агурееву. Возможно, здесь сказывается ввод Строковой на роль Наташи Ростовой в «Войну и мир»: до этого Наташу играла Агуреева. А может быть, это просто природное сходство голосов. О сходстве же актерских типов пока говорить не приходится: Полина Агуреева, на мой взгляд, актриса очень широкого диапазона, а о диапазоне Веры Строковой не хотелось бы судить по двум ролям…
Однако вернемся к «метаморфозам». В Арденнском лесу неожиданно находит свое счастье и шут Билли (Дмитрий Рудков). Его «счастье» — это жительница леса Дженни. Шут в «Сказке» мало склонен к скоморошеству, озорству, эффектным репризам… Он говорит свою шутовскую правду спокойно, сдержанно. И вообще Билли — философ, недаром он так сдружился с Жаком-меланхоликом (в дуэте Дмитрия Рудкова и Кирилла Пирогова ощущается настоящее актерское партнерство). Вот только философия у Билли оказалась более гибкой, поэтому для него, «реалиста», финал — свадьба с Дженни, а «романтик» Жак-меланхолик выбирает свободу и уходит из Арденнского леса.
В разговоре о Билли и Жаке речь зашла о партнерстве. Как мне кажется, это одна из «проблемных точек» постановки. Конечно, знаменитого «фоменковского» ансамбля у стажеров пока и не могло получиться (хотя заметно, что они к нему стремятся и в разной степени преуспели в своем стремлении). Однако «старожилы» Мастерской, участвующие в спектакле, как будто создают для молодежи «опоры» надежного партнерства. Наверное, это опыт полезен и для самих «фоменок».
Другая «проблемная точка» связана с общением артистов со зрителями. Для Кима (судя по множеству апелляций к публике, заложенных в либретто) и для Фоменко (судя по всему, вообще, а не только в «Арденнском лесе») важно, чтобы «сказка» у зрителей и актеров была общей, чтобы возникало ощущение беседы «на равных». Не случайно спектакль начинается с почти «турандотовского» представления действующих лиц и исполнителей: «представиться» — это ведь значит «познакомиться», а со «знакомыми» и разговор идет по-другому… В масштабах спектакля такая «общность», безусловно, складывается. Хотя в конкретных обращениях исполнителей к публике непринужденность и свобода иногда теряются.
И все-таки стажерам можно легко простить некоторую неровность игры за то качество, которое я назвала бы «энергией счастья». Они молоды, они работают с Мастером — Фоменко и его учениками в уникальном театре… И они заряжают все вокруг рожденной этим радостью…
Мы снова возвращаемся к разговору о счастье: о счастье как об атмосфере и о счастье как о теме… В спектаклях Мастерской можно встретить «театрализовавшуюся» мысль о том, что радость неизбежно соседствует с печалью, первое без второго невозможно. И этот мотив темы о счастье продолжается в «Арденнском лесе» (продолжается, однако не повторяется!). Можно опять вспомнить «Войну и мир», вторую часть спектакля: на именинах двух Наталий пастораль «Восторг любви», исполненная молодежью, переходит в лихой танец графа Ростова, этот танец — в развеселую всех захватившую кутерьму… А параллельно (симультанно) на заднем плане в «ячейке» второго этажа декорации умирает старый граф Безухов под надзором бесстрастно-внимательных докторов. «В то время как у Ростовых в зале танцевали шестой англез под звуки фальшививших от усталости музыкантов… с графом Безуховым сделался шестой удар»…
Отчаянно звонкую ноту грусти в «Сказку» вносит Пирогов — Жак-меланхолик. О его игре хочется сказать словами Вахтангова: «с волнением духовным, а не обычно сценическим»… Конечно, я не имею в виду, что, как правило, игра Пирогова не одухотворённа: просто в «Арденнском лесе» ощущается серьезная сложная особенная внутренняя работа артиста. Я позволю себе подробно остановиться на Жаке-меланхолике, потому что этот образ очень важен и для спектакля, и, по-видимому, — для актера.
Кирилл Пирогов, «привычно» легкий, светлый, играет ироничного мыслителя и созерцателя. Он рассуждает о четырех актах комедии человеческой жизни (неразумное младенчество, романтическая юность, серая зрелость и бессильная старость)… В этом монологе Пирогова-Жака высокомерный скепсис (таковы люди) соединяется с искренней болью (таков и он сам; и симпатичную ему Розалинду, к которой он обращается, ждет та же смена актов). Для Жака-меланхолика все в жизни ясно и предсказуемо: по его словам, он почти досмотрел третий акт… (И земная, «тяжелая» печаль персонажа «третьего акта» так же актерски удается Кириллу Пирогову, как и «воздушность» Николая Ростова или Тузенбаха, персонажей «акта второго»).
Порой «меланхолического» героя охватывают вспышки романтически-юношеского гнева, что доказывает: он все-таки молод душой… Как все жители Арденнского леса. «Ногтями бы содрал с живых существ тупую скорлупу самодовольства!», — говорит Жак-меланхолик. Подобные возвышенно-экспрессивные фразы Пирогов произносит как-то очень просто, без патетики, поэтому они звучат по-настоящему пронзительно… И все же порывы Жака стихают, уступая место сдержанности меланхолии. 
В конечном итоге сама жизнь «мстит» лесному философу за то, что он пытается все объяснить, классифицировать и, более того, управлять своими чувствами. Принцип Жака-меланхолика — «предаться радостям любви, но никогда — вполне». И судьба посылает ему Джонни-Розалинду, в которую он благополучно «вполне» влюбляется. На протяжении всего представления Жак-меланхолик убеждает окружающих в том, что в Арденнском лесу нет и не было львов, пусть некоторые и видели их воочию («никогда нельзя верить тому, что видишь собственными глазами»). В финале львы, игнорируя концептуальное неверие Жака, нападают на Розалинду. Для персонажа Пирогова это потрясения; кажется, его система взглядов готова обрушиться, однако… Однако после потрясений он с трудом, но обретает прежний философический настрой… И продолжает свой путь во всем свободного одинокого человека.
Если в образе Жака-меланхолика (еще на уровне текста Кима), возможно, нет «непрерывности», строгой последовательности, то в нем, безусловно, есть стержень. Благодаря очень точной по тону игре Пирогова, этот стержень ощутим в роли постоянно, даже в ее противоречиях.
Парадоксально: выбор Кирилла Пирогова на роль Жака-меланхолика и неожидан, и закономерен. О неожиданности говорилось выше. Теперь — о «закономерности». В каждом спектакле Фоменко, как мне кажется, есть некие «точки смещения»… Когда большинство ролей распределяется «традиционно» для Мастерской, «согласно ожиданиям»; большинство — но не все… Между ролями некоторых актеров и их сложившимися на тот момент «амплуа» (образами) возникают смыслообразующие расхождения, «зазоры». Не случайно в «Сказке Арденнского леса» отчетливо звучит тема «амплуа» и «роли»: в начале исполнители выражают опасения, как бы им не перепутать «роли» и «амплуа»; а затем Розалинда, презрев «амплуа» придворной красавицы, смело выбирает себе «роль» пастуха Джонни. Так, в Жаке-меланхолике — Кирилле Пирогове чувствуется фирменная «фоменковская» игра с «амплуа» и ролью.
Вероятно, эта игра связана не только с желанием Фоменко разрушать стереотипы и обогащать постановки дополнительными обертонами смысла — здесь также важны педагогические задачи. Театр под руководством Петра Наумовича действительно остается мастерской, а ее актеры, в том числе и «старики», «фоменки» первого призыва, — непрерывно совершенствующимися мастерами. Закономерно, что при сложной «стратегической» работе режиссера-педагога с артистами в Мастерской можно наблюдать такие театральные чудеса, как игра Кирилла Пирогова в «Сказке Арденнского леса»…
В финале «музыкального представления» вновь звучит песенка о том, что «весь мир — театр». Жизнь — театр… Но в случае с Мастерской верно и обратное: театр — это жизнь, это развитие, движение… Здесь появляются новые лица, а лица знакомые не перестают удивлять. Театр — счастье взаимодействия, общения, понимания… И «Сказка Арденнского леса» звучит как песня об этом счастье, песня светлая и лиричная, с нотками иронии и грусти…