Судьбы Бобика и Тоби

Под занавес юбилейного чеховского года Евгений Каменькович показал давно репетировавшуюся постановку, состоящую из двух самостоятельных частей: водевиля «Медведь» Чехова и пьесы ирландского драматурга Брайана Фрила «После занавеса». Популярный драматург еще до премьеры посетил юбилейный Чеховский фестиваль, посмотрел постановки «Мастерской» и любезно признал Москву «самым театральным городом мира».

Драматический триптих Брайана Фрила «После занавеса» имеет подзаголовок «чеховские мотивы» и состоит из трех разножанровых пьес. Первая («Курортные забавы») представляет собой инсценировку рассказа «Дама с собачкой». Вторая («Медведь») — близкое к первоисточнику переложение одноименного чеховского водевиля. Наконец, третья часть, давшая название всему циклу, — «После занавеса» — оригинальная пьеса, в которой действуют постаревшие на двадцать лет Соня Серебрякова и Андрей Прозоров. Именно третья часть и заинтересовала Евгения Каменьковича, который вначале создал на ее основе телеспектакль для канала «Культура», а потом выпустил и сценическую версию. Правда, в спектакле «Мастерской» к пьесе «После занавеса», играющейся во втором акте, был добавлен «Медведь», причем не в переложении Брайана Фрила, а чеховский оригинал. Уверена, что русская публика, с чеховским водевилем давно сроднившаяся, не поняла бы, почему знакомый текст подписан иностранной фамилией. Труднее понять горячий интерес Евгения Каменьковича к пьесе «После занавеса» — прямо скажем, весьма далекой от лучших образцов драматургии Фрила, хотя бы от «Танцев на празднике урожая» (прекрасно шедших на сцене «Мастерской»). Впрочем, юбилейный чеховский год диктовал репертуарные шаги и куда более странные.

В результате неожиданного альянса двух авторов новая постановка Евгения Каменьковича распалась на автономные части, не связанные между собой ни жанрово, ни стилистически, ни по принципу контраста. Легкомысленное «тра-ла-ла» (которое автор считал главным мотивом своего «Медведя») Каменькович усилил и огрубил. Чеховская провинциальная вдовушка Попова с ямочками на щеках превратилась в исполнении Натальи Курдюбовой в роскошную богемную даму-эмансипэ, которая свое семимесячное вдовство скрашивает непрерывным издевательством над покойным муженьком: круглосуточно лепит его обнаженную статую, с мощным торсом и малюсенькой головой, к которой она то прилепит лягушачьи губы, то вытянет нос под Буратино… Брутальный кредитор и отставной артиллерист, которого играет Евгений Цыганов, смотрится недотепой-бухгалтером с портфелем под мышкой (почему брутальный мачо нашего кино на сцене «Мастерской» играет преимущественно мурзиков — вопрос открытый). Такому Смирнову никак не веришь, когда он рассказывает о своих любовных победах и внушительном донжуанском списке. Наконец, для престарелого лакея Луки — Никиты Тюнина придуман целый арсенал самых разных комедийных приемов: от пения арий до нежного баюкания гигантской лошадиной головы, обозначающей любимого коня Тоби. Богатство режиссерской фантазии здесь настолько избыточно, что под ее мощным покровом как-то блекнет чеховская водевильная интрига, построенная именно на неожиданном преображении характеров: нежная вдовушка оказывается бой-бабой, а грубоватый воин теряет от любви голову, как робкий юнец.

В противовес бравурно-театральной первой части, залитой ослепительным светом софитов, вторая часть идет в полумраке, на фоне кинохроники начала XX века: кадры войн мировой и гражданской, свист паровозов, холодный сквозняк из разбитых окон вокзальной забегаловки. Посетителей немного. «Похоже, сегодня мы опять одни». — констатирует Андрей Прозоров (Никита Зверев). Утвердительно хмыкнет ведьма-буфетчица (Дмитрий Захаров), у Фрила только упоминаемая, а у Каменьковича воплотившаяся в фактотума постановки: и на пианино бренчит, и с чучелом чайки бегает, и комментирует происходящее: «Интеллигенция! Тьфу!»

У Андрея и Сони вяжется и ветвится тот бесконечный разговор за жизнь, когда выбалтываешь случайному знакомому неприглядную семейную подноготную. Прозоров рассказывает об уходе к Протопопову жены, о самоубийстве сестры Маши, безнадежно ожидавшей весточки от Вершинина, о том, что Бобик сидит в московской тюрьме… У Сони — свои горести. Умер отец, и его молодая жена Елена («красивая, умная, обаятельная, но немного бессердечная») переехала в Войницевку, дядя Ваня решил показать свои способности и безнадежно запутался в долгах, а когда Елена из имения уехала, то пережитый душевный кризис быстро свел его в могилу… Женившийся на Елене и брошенный ею Астров много пьет и тогда навещает Соню, в поисках подходящего плеча для опоры. А теперь грозятся отобрать дом и имение, и Соня в Москве воюет с Наркомземом.

Фрил договаривает и дожимает сюжеты, которые у Чехова только подразумеваются (надо ли пояснять, что эта жесткая определенность судеб уплощает характеры героев). Фрил дописывает судьбы, исходя из известного и абсолютно игнорируя то невероятное, что всегда поджидает самых обычных людей на сломах истории. Балованный Бобик, естественно, идет по плохой дорожке, сестры не доезжают до Москвы и не выходят замуж. И даже пережитая революция не меняет колеи судеб: Астров продолжает сажать леса (это в Гражданскую-то войну), Елена катается по заграницам (то же замечание), а Соня находит утешение в харьковской водочке.

Чудные актеры Никита Зверев и Полина Кутепова выжимают максимум игровых возможностей из сухой тряпки драматургического материала. И тратят столько сил, грации и нервной энергии на ремесленную поделку, что их с лихвой хватило бы и на «Дядю Ваню», и на «Три сестры». Можно понять Евгения Каменьковича, который после опыта с «чеховскими мотивами», объявил, что теперь возьмется за самого Антона Павловича. Решение правильное: еще Грибоедов одобрял тех храбрецов, что предпочитают оригиналы списку.