В тени меланхолии

В «Мастерской Фоменко» «Театральный роман» репетировали так же долго, как и пьесу бедного Максудова в знаменитом романе Михаила Булгакова. Наконец, спектакль выпустили за подписью двух «авторов» (так они названы в программке) — Петра Фоменко и Кирилла Пирогова.

Кирилл Пирогов не только репетировал спектакль, но и сыграл в нем главную роль. Его бы воля, кажется, он бы вернул роману авторское название — «Записки покойника». И это бы точно соответствовало основной интонации спектакля.

Главный меланхолик московской сцены, ее «бедный рыцарь», пренебрегающий банальной реальностью и изучающий законы того мира, где царит поэзия, играющий поэта в гумилевской «Отравленной тунике» и шекспировского философа Жака-меланхолика, Пирогов начинает спектакль с известного предисловия. Настаивая на особых свойствах булгаковской речи, он читает о самоубийстве Максудова, о его болезни, «носящей весьма неприятное название — меланхолия», и о записках покойного, которые тот завещал автору.

Вновь автор становится одним из главных «лиц» фоменковского театра, вновь его «законодательная» роль подчеркнута во всей ткани театрального сочинения. Есть еще одно свойство, роднящее это новое сочинение «фоменок» с историософскими взглядами Петра Фоменко, в соответствии с которыми прошлое всегда прекрасно. «Ни таких театров, ни таких людей, какие выведены в произведении покойного, нигде нет и не было», — болезненно растягивает слова Пирогов-автор в начале, так же мрачно резюмирует в конце, и нам становится мучительно жаль, что их нет — тех, чьи портреты висят за благоговейными шторками у двух противоположных порталов. Тех, в чьих легких штрихах мы узнаем Станиславского и Немировича-Данченко, (в романе — Ивана Васильевича и Аристарха Платоновича). Конечно, с таким подходом спектакль должен был бы называться «Записки покойника». С горечью и страстью описанный Булгаковым мир Художественного театра рухнул, если и был когда-то.

Напряжение между убийственной и смешной пародией и трагическим состоянием автора — все то, что так удалось Булгакову — вот этот главный парадокс булгаковского романа не дается «фоменкам». У них мрачная меланхолия автора «Черного снега» явно торжествует, захватывая своим ритмом и интонацией сцены театрального «зазеркалья».

Только в самом финале, в сцене обсуждения пьесы «основоположниками», стихия трагического карнавала овладевает спектаклем. Получив, наконец, власть над восковыми небожителями, которые замерли на стульях как в музее мадам Тюссо, Максудов-Пирогов расправляется с ними, изливая всю желчь и негодование. 

Спектакль мог бы зажить веселей, превратись в нем пародия на далеких мхатовских небожителей в пародию на самих себя, на своих «отцов» (в данном случае — одного) и «основоположников». Но именно очищающего, карнавального смеха недостает этому меланхолическому во всех отношениях спектаклю.