Режиссер Евгений Каменькович «Я не могу быть продолжателем Петра Наумовича»

На Чеховском фестивале в рамках московской программы, посвященно памяти Петра Наумовича Фоменко, будет показан спектакль «Мариенбад» Евгения Каменьковича, худрука «Мастерской», единогласно выбранного труппой в начале сезона. «Театрал» выяснил у Евгения Борисовича, как театру живется после ухода Мастера.

 — Московская программа Чеховского фестиваля посвящена памяти Петра Наумовича. И в связи с этим вопрос: кто для вас Мастер?

 — Вы знаете, мы сейчас как раз пытаемся сформулировать … И хотя внутри театра это очень тяжело сделать, я стараюсь всех заставить. Очень сложно выдать какие-то формулировки про Петра Наумовича. Мне почему-то кажется, что Фоменко и система — это две вещи несовместимые, потому что он этого боялся, бежал, иронизировал. Смеялся, когда говорили, что вот есть система Станиславского, а есть метод Фоменко. Он это, как мне кажется, ненавидел искренне, не кокетничая. Тем не менее, есть какие-то факты, которые говорят об обратном. За тот период, пока я его наблюдаю, со времени институтского «Бориса Годунова» — это примерно 81 год — он выпустил 4 курса с хвостиком. И он очень упорно и подробно, несмотря на происходящее вокруг него, двигался назад. Назад, в хорошем смысле слова. То есть, двигаясь назад, он все время двигался вперед. Чем больше проникало в современный театр каких-то технологий, чем больше было видео, лазеров, инсталляций, Фома все более и более сосредотачивался на человеке. У него конечно еще до нас были какие-то основополагающие принципы. В частности, когда надо было разбирать какое-то неудавшееся сочинение студента, всегда начиналось с одного вопроса: кто кого любит? И дальше он начинал это раскручивать. В первые годы педагогической деятельности он очень часто вмешивался в процесс, то есть делал руками. А постепенно пришел к осознанию, что всего можно добиться разговорами. Меня всегда поражало, сколько времени он уделял какой-то мелочи, и в конце концов это срабатывало. Может быть не сразу, но постепенно это доходило до учеников. Я бы сказал, что он гениальный мастер подробностей. Если посмотреть на самые лучшие спектакли, на мои самые любимые, например, «Семейное счастье», там так все просто… Он был какой-то гений простоты. Возвращаясь к Вашему вопросу, я не знаю, сумеем ли мы сформулировать какую-нибудь методику. Но такую попытку мы делаем.

 — А себя вы как оцениваете? Как его продолжателя, или все-таки пытаетесь работать по-своему?

 — Нет, я точно не могу быть никаким продолжателем Петра Наумовича. Хоть у нас и был один учитель, и мы проработали вместе более 30 лет, я не могу и близко делать так, как он. Я пытаюсь делать как-то по-своему. Но, наверное, что-то получается помимо моей воли и желания, потому что артисты одни и те же. И очень важно, что круг авторов, какая-то культурная среда та же. Вот мы сейчас пытаемся воплотить «Завещание» Фоменко. Есть список названий, которые он бы хотел видеть у нас в репертуаре. Уже встала в репертуар «Египетская марка», чем я очень горжусь, потому что это только Фоменко мог дать такое задание. Дальше будет абсолютно выдающийся писатель Бунин, но абсолютно несценичный. Но у меня есть хорошее предощущение… Я надеюсь, что мы добьем Блока. Последнее лето свое, когда все уехали в отпуск, Фоменко конечно никуда не уехал и занимался «Возмездием» Блока. Почему «Возмездие»?! Надеюсь на следующий сезон в это вгрызться. Но мне все же кажется, что я какой-то другой человек, чем Петр Наумович…

 — Вот, кстати, вы заговорили о Бунине. Как мне кажется, вы тяготеете к выбору прозы…

 — Нет, я всю жизнь читаю пьесы… Вот мы взяли Олю Мухину, закрыли ее у нас в театре, заключили с ней договор, и она нам написала пьесу. И вот вчера мы ее получили. Пьеса с рабочим названием «Олимпия», где главные действующие лица Стечкин, Токарев и Макаров, чем я безумно горжусь.

 — А как же «Дар» и «Улисс»?

 — Ну, это совершенно осознанный выбор. Любой режиссер мечтает сделать спектакль с большим количеством жанров. А, с другой стороны, сосредоточиться на каком-то одном мгновении. Поскольку «Улисс» — это один день, а, с другой стороны, он включает все мыслимые жанры, было чертовски любопытно это исследовать. Мы долго шли к этой постановке. Первый раз мы прочли его за 10 лет до премьеры, и в какой-то день Петр Наумович позвонил и сказал: «Ну, пора!» И я без слов понял, что пора. А «Дар» — это для меня какое-то счастливое озарение. Я всегда перечитываю то, что недопонял в юности. Сегодня это большая проблема для всех: на что ты будешь использовать свои таланты. У любого человека есть таланты и предназначение, и мы как-то очень часто размениваемся. Я сам себя ненавижу за суету. А сейчас ее прибавилось в 10 раз больше. Петр Наумович когда руководил, как-то гениально умел не отвлекаться на мелочи. Вот как этому научиться?…

 — Как вы считаете, можно ли сохранить дар в области словесности в отрыве от языковой среды?

 — Ну, Вы, в общем-то, ответили на свой вопрос… Набоков же сохранил. 

 — Мне кажется, фигура Набокова уникальна…

 — Да, я понимаю, о чем Вы говорите. Честно говоря, я не знаю ответ на этот вопрос. Я встречал многих людей за границей, владеющих языком лучше, чем я. Мне кажется, зарубежные слависты — это такие подвижники. Слава богу, наша литература дает им простор для работы, ей можно заниматься несколько жизней. Я специально поехал с дочерью в Берлин и исходил все кварталы, связанные с Набоковым: теперь они выглядят очень респектабельно. Но я представил, как он мотался на этих трамваях. Известно, что после смерти отца у него была чудовищно несладкая жизнь. И как он вышел оттуда живым, таким прекрасным и молодым? Это была очень тяжелая, но в то же время прекрасная интеллектуальная репетиционная работа. Я иногда говорю, что во время репетиций надо запретить читать книжки, потому что у нас все такие башковитые. Но в данном случае нам это точно помогало.

 — В спектакле Годунов-Чердынцев говорит, что готов заниматься только своим литературным делом, не влезая в общественные дрязги. Ваша новая административная должность не мешает творчеству?

 — Мешает. И очень сильно. Но поскольку я твердо уверен, что мы один из немногих театров, где точно понятно, кто будет моим преемником, если со мной вдруг что-то случится, то это утешает. У нас в театре есть один недостаток: никто, кроме меня, не любит современную драматургию. Я считаю, что драматургию надо все время слышать, хотя Фоменко доказывал обратное. Он ставил все время классику, а получалось еще живее, чем современная сиюминутная пьеса.

 — Какие у вас есть приоритеты среди других современных театров?

 — Больше всего мы дружим с Женовачами и Додинцами. Ходим на все премьеры и участвуем в общих мероприятиях. А вообще, мне кажется, что все театры должны быть непохожи друг на друга. Потому что, если ты начинаешь путать, в каком театре ты что посмотрел, это страшновато. Поэтому я так ценю свое пребывание в стенах ГИТИСа. Мне кажется, что его третий этаж — это самое интересное место на Земле. И я надеюсь, что его скоро отремонтируют.

 — Вы по-прежнему обеспокоены причиной пожара в ГИТИСе?

 — У меня есть какие-то собственные предположения, но я не буду их высказывать. Главное, чтобы мы 1 сентября вернулись туда. Договор заключен, и строители должны сдать его 25 августа. Мне кажется, что все самое интересное происходит именно там. Главное, чтобы смелость наших студентов не была потеряна, когда они выходят из этих стен. Пока они учатся, у них все получается, а дальше бывают проблемы.

 — А вот, кстати, о возможных проблемах. Вы сами говорите, что ваша труппа достаточно закрытая, «семейная» в хорошем смысле этого слова. Насколько реально вы можете предложить место молодым режиссерам в вашем театре?

 — Мы бы хотели со следующего сезона обязательно приглашать одного дипломника, чтобы он на какой-то из наших трех сцен делал пробную работу. А что будет дальше, предугадать невозможно. Кроме того, благодаря «Египетской марке» мы открываем одно из самых гениальных изобретений Петра Наумовича. У нас внутри театра 2 или 3 раза год проходил вечер проб и ошибок. И примерно половина труппы делала такие странные эксперименты. Очень часто из этого рождались спектакли. Но многое мы не могли показать публике, потому что это был не формат. И теперь мы решили, что эти пробы и ошибки мы будем выносить на суд публики. А дальше будем решать, останется это на веки вечные или нет. Все очень интересуются, как мы там внутри живем, вот мы будем показывать. А также мне очень приятно, что наш директор пошел мне навстречу (кстати, у нас самый замечательный директор в мире, Андрей Воробьев), и теперь мы будем заканчивать сезон 13 июля, в день рождения Фоменко, и всегда в этот день будем делать какую-то Пушкинскую работу, поскольку это самый любимый писатель Петра Наумовича. Вот такой подарок мы думаем каждый год делать для Фомы.