Пассажиры «Последнего троллейбуса»

Евгений Каменькович любит ставить не ведомые театру тексты, а в случае с Фридрихом Горенштейном еще и следует за Петром Фоменко, который первым поставил в театре его «Детоубийцу» («Государь ты наш, батюшка»). Именно Фоменко несколько раз приносил Евгению Каменьковичу пьесу «Волемир» (она была написана по заказу Юрия Любимова, только что возглавившего Театр на Таганке), и тот каждый раз возвращал, признаваясь, что не знает, как ее ставить. Пока однажды количество возвращений к этому названию (скопившиеся машинописные экземпляры этой пьесы) не переросло в качество – премьеру.
Плановик горкомхоза Волемир Потапович (Томас Моцкус) вроде бы и пополнил собой великие ряды «маленьких человеков» русской литературы, но стоит в них особняком. Он и жертва, и какой­то фаустов перевертыш: вечно хочет блага и часто совершает невольное зло. И подсудимый, и следователь, проводящий над собой следственный эксперимент, и судья себе самому. Косноязыкий философ, собиратель камней, по которым ступала обожаемая жена Лиза (Наталья Мартынова), и разрушитель семьи, пленивший истомившуюся по любви жену соседа (Галина Кашковская и Иван Верховых), в сатиновых трусах по колено и шляпе­котелке. В этом нелепом и щемящем треугольнике есть некая «идиотская» достоевщинка (разве что советский Рогожин вместо денежных пачек соблазняет свою королеву кредитами на холодильник и стиральную машину).
Квартирка, обклеенная газетами (кажется, что ее целиком можно скомкать и выбросить), кредитный холодильник «ЗИС», в котором мерцают звезды, пляжная котлетная «Якорь», где фреска Микеланджело «Сотворение Адама» соседствует с бахромой объявлений и картонными фигурами для моментального фото – трухлявый, расползающийся по швам советский быт, сквозь который просвечивает бытие. Место встречи (да что там встречи – нерушимого союза, скрепленного хоровым пением бардов) жены и разлучницы, математика Прорезинера (Сергей Якубенко) и отставного энкавэдэшника (Степан Пьянков), на которого «в тридцать восьмом был записан наган и шелковая веревка для связывания», и прочих антиподов.
Советский морок, абсурд, наваждение мало вяжутся с расхожим представлением об оттепели 1960­х (именно к этому времени относится действие пьесы), но «Волемир» точно ведет нас в чулан повеселевшего дома, где спрятаны все «скелеты» – страхи, тоска, неприкаянность человека советского, который никуда из нас не делся.

Источник:  журнал Театральная афиша