«Самое смешное — когда шутка не удалась»

Звезда Instagram, которую смотрят полтора миллиона подписчиков, актриса Ирина Горбачева рассказала «Огоньку» о прелести нелепостей и трудности их восприятия

— Главное, что поражает в истории с вашими видеоработами – неважно, благожелательные реакции или нет,– люди не понимают, с какой культурой имеют дело. «Девушка красивая, но юмор для идиотов»,– очень типичная реакция. В этой оценочной системе не хватает важного слова. Собственно, то, что вы делаете,– признанная во всем мире культура, культура абсурда. Но подавляющее большинство ваших подписчиков с ней не знакомо. И это затрудняет понимание. Вы задумывались об этом?
— С одной стороны, конечно, я понимаю, что я делаю. С другой – актеру нельзя теоретизировать, когда он шутит. Нужно сосредоточиться на содержании, на том, что делаешь в данный момент. Первоначально эти сценки – результат внутренней театральной игры. Актеры между собой часто абсурдически шутят, как бы перешучивают собственных персонажей. Но для меня это было изначально опасным мероприятием. Мне казалось, что я могу получить за это по шее.

— От кого?
— Получается, я эксплуатирую известные образы, мне не принадлежащие. И, в принципе, мне могут сказать: «Ира, это же няня из „Трех сестер“. Или – это же образ из „Безумной из Шайо“. И я, честно говоря, опасалась, что в какой-то момент мне это скажут. Но все оказались очень лояльны ко мне. Это все пока проходит по разряду „театральных шуток“.

— Вы учились в Щукинском театральном институте, наверняка с культурой абсурда знакомы. Кроме того, в театре Фоменко редкий по нынешним временам репертуар – Брехт, Джойс, Ионеско. Если все это учитывать, ничего странного нет в том, что вы так шутите…
— …плюс еще одна составляющая: я фанат клоунады. Она меня интересовала с института. Я была одержима клоунадой, и после института мне очень хотелось связать свою жизнь именно с эти жанром.

— Почему?
— Клоунада – чистое искусство, как музыка или писательство. Клоун – свободный художник. Сам себе и актер, и режиссер. Сам придумал, сам воплотил. Плюс если ты еще находишь единомышленников, и если это еще имеет какой-то отклик у зрителя, ты, в принципе, как поп-музыкант, независим ни от кого. В этом есть свобода. В институте и даже после выпуска я имела наглость втянуть однокурсников в одну авантюру, сделать собственный спектакль. И я успела почувствовать эту свободу, находясь на сцене.

— Когда вы пришли в театр Фоменко, у вас уже сформировался, что называется, собственный план?
— Когда приходила, у меня был план, да. Я еще на отборочном туре сказала, что хотела бы заниматься клоунадой. Меня спросили: „Зачем вы тогда идете в театр?“. На что я ответила, что артисту нужна практика. Плюс еще место работы. К театру на тот момент я относилась как к тренажеру, наверное.

— Все это ассоциируется с бродвейской культурой, стенд ап камеди. Что-то среднее между цирком и театром…
— В последние годы я задумываюсь об этом. Есть театральная публика, есть известные театры – это один род театрального удовольствия. А есть удовольствие другого рода, которое ты получаешь, например, после „Снежного шоу“ Славы Полунина… Я поняла, что у меня сильная внутренняя потребность в невербальном театре. Он меня затягивает. Театр тела, театр жеста, в который ты вкладываешь собственный смысл. Это заставляет работать на другом уровне, без помощи слов. Меня, как зрителя, текстовым театром трудно удивить…

— Наш театр, к сожалению, не знаком с понятием телесности: взаимосвязи телесной и душевной составляющих в человеке. Все это вместе, вероятно, вас угнетало, копилось и нашло выход в этих видео?.. К счастью, благодаря интернету теперь есть возможность построить карьеру вне официальной иерархии, в параллельном пространстве.
— Мы недавно разговаривали с коллегой. Я ему говорила, что вот хочется, чтобы у нас начали снимать какие-то пародии.  У нас пытались, пару фильмов, но все ушло в пошлость. А он мне сказал: нет почвы для этого. Именно в России. Наверное, он прав.

— Ваши монологи пожилой актрисы – они с кого списаны?
— У меня вообще-то две старухи. Одна – это Жозефина из „Безумной из Шайо“, а одна – няня из „Трех сестер“. Тут нужна предыстория. Мы были последним набором Петра Наумовича Фоменко. Когда мы в составе стажерской группы попали в театр, Петр Наумович сказал мне: „Ира, давайте вы сыграете старуху. Я вот считаю, что вы сможете это сделать“.

— Ого. Поучается, вас сам Фоменко благословил?
— Получается. Но у меня в тот момент возникло жесткое внутреннее сопротивление. Я только пришла в театр и я не могла понять: зачем старуху мне играть вообще? Это Чехов, они все существуют в правдоподобной ситуации. .. А тут появляется какая-то ряженая девушка. Знаете, как в кино,– хорошее кино идет, а потом какой-то эпизодик не очень хороший, и магия рассыпается. Причем Петр Наумович сказал мне: „Не надо морщин, ничего рисовать не надо. Просто белое лицо, платок“. И я поначалу решила: „Если Петр Наумович сказал, значит, надо“. И на автомате первый спектакль просуществовала. А потом у меня началась внутренняя борьба. Я вдруг решила, что вообще мешаю всему спектаклю, что я там лишняя. И каждый мой выход – это нарушение магии. Это был очень для меня тяжелый период. Я даже задумывалась о пластическом гриме. Если бы лицо сделать по-настоящему старым, тогда уже я буду спокойна… И, наверное, вот этот момент бунта, внутреннего сопротивления, все сомнения в результате и вылились в этот образ. Я словно бы посмотрела со стороны на моего персонажа. В итоге я гармонии добилась. Я теперь вижу этот образ, я в нем существую, и мне там уже более или менее комфортно. И моя няня – уже не та, чеховская. Она уже моя собственная. Она может пошутить, то есть я освободилась. Это уже такой мой собственный персонаж, с которым интересно, потому что алогично. Это для меня важно – именно как слом стереотипов.

— Сценки со старухой я, например, понимаю как прощание с академической культурой. Мы не умеем расставаться с прошлым; а ваши сценки – такое уважительное прощание с прежней культурой. А другой персонаж, иностранка,- это же отстранение, главный прием Брехта. Прием, необходимый для того, чтобы увидеть мир со стороны. Как говорят – „представь, что ты иностранка“.
— Для меня это была попытка вступить на новую территорию. Мне хотелось, чтобы у меня появился персонаж, который может выйти за пределы театра. Чтобы он мог существовать в реальной жизни. Так появилась иностранка и ее сестра Эльза. В спектакле „Театральный роман“ я играю немку в эпизоде, няню. И моя иностранка тоже родилась оттуда…

— Она немка, англичанка?
— Просто иностранка из Европы. Скорее немка или даже эстонка.

— Такая холодная.
— Да. Холодная.

— И слишком серьезно ко всему относится.
— Она ездит в метро, ходит по улицам, ждет автобус. Поскольку я сама в метро езжу постоянно, у меня много всего накопилось – по поводу того, что я вижу каждый день. И мне хотелось рассказать об этом не от себя, а объективно, несколько со стороны. В этом тоже есть, естественно, своеобразное удовольствие. 

— Там тонкая грань, такой очень российский регистр. Размытая граница между безумием и нормой в повседневной жизни. То, к чему все уже привыкли и не замечают.
— Сейчас мне в метро сложнее снимать. Меня уже узнают и, естественно, как-то сразу момент инкогнито пропадает. А мне важно, что в этот момент за тобой не подглядывают… Я не буду кокетничать, что мне на это наплевать. Нет, мне приятно, мне нравится. Но у всего есть обратная сторона медали: когда тебя узнают на улице, ты теряешь личное пространство. Уходит любимое свойство – быть неузнанным. Мало того, я теперь вынуждена носить еще и маску „Иры Горбачевой“. Незнакомые люди часто просят сфотографироваться, и ты не должен отказываться.

— Ваши видеоработы – они могут перейти на сцену, стать самостоятельными номерами?
— Я думаю, что кое-что, например иностранка, могло бы стать одним из образов в стендапе. Некоторые образы попадают в этот жанр. Там проще спрятаться за маску. И там можно позволить себе быть не смешным. Такие вещи делал Энди Кауфман, он был мастер „неполучившейся шутки“. Я больше всего смеюсь именно над неудобными паузами – когда актер пошутил неудачно или публика не поняла. Люблю капустники именно в тот момент, когда там ничего не происходит. Когда ты выходишь на сцену и вдруг оказываешься каким-то нелепым дураком. Когда зал не понимает, кто эти люди, что они делают, к чему… Вот этот момент нелепости мне дороже всего.

— Ваша роль Ульяны Громовой в сериале „Молодая гвардия“ совсем не вписывается в эту стилистику…
— Ну, это совсем другая история. Честно говоря, мне трудно было в этот материал входить. Я не люблю ремейки, особенно сделанные в России. Плюс сценарий был не до конца написан. Режиссер говорил, что мы играем что-то в духе „Неуловимых мстителей“ – приключение плюс правда. Поэтому я старалась не думать о том, чтобы соответствовать предыдущим высоким образцам, мне просто хотелось сделать правдоподобно. Не могу сказать, что как-то особенно горжусь этой работой, но, по крайней мере, не стыдно. Близко ли мне все это? Не совсем. Я не очень люблю такой драматический материал, в котором надо искренне страдать. Не то, чтобы этот жанр изживает себя… Просто, наверное, в последнее время тема войны в кино… на ней откровенно спекулируют, как мне кажется. Потому что картин на эту тему много, но вот серьезных высказываний, где что-то необычное было бы сказано, нет…

— Разные опыты, в том числе и печальные жизненные, они дают пищу актеру?
— Все полезно, любой опыт. Я поняла, что душа растет только тогда, когда с тобой происходит что-то не очень веселое… Когда болеешь, когда кто-то рядом умирает, уходит. В этот момент человек года на три взрослеет. Мы называем это взрослением души. В этот момент сходит вся шелуха, все вокруг тебя становится тем, чем оно и является на самом деле. Дает ощущение реальности. Ты понимаешь, что тебя окружает, кто вокруг тебя, на чем все держится. У меня бывали такие периоды потери себя, своего центра, „кто я, что я? Что я играю?“ Это все важно – для того, чтобы обрести себя.

— Типичный у нас окрик – вспоминая еще одного вашего персонажа, – когда ребенка ругают: „Что ты кривляешься? Перестань кривляться“. Мне кажется, в этот момент как раз и наносится удар по личности… Вам разрешали в детстве кривляться?
— Разрешали… Но не сильно поощряли. Даже мой супруг очень долго говорил: „Ира, не кривляйся, зачем ты кривляешься на фотографиях?“ Я говорю: „Просто оно из меня идет. Такая уж я“. А сейчас он понимает: благодаря этому „кривлянью“ я не остановилась, произошло то, чего мне хотелось. Ты сразу вспоминаешь в такие моменты советы психологов: „Делайте то, что вы считаете нужным. Идите туда, куда нравится“.

Источник: журнал „Огонёк“