Искусство слушать

Актер, режиссер и композитор Кирилл Пирогов дебютировал в кино в 22 года – и сразу в главной роли в фильме «Орел и решка». Режиссера Георгия Данелию он считает одним из своих первых учителей, а главным Учителем, конечно, – Петра Наумовича Фоменко. Кирилл стал первым артистом труппы «Мастерской Петра Фоменко», пришедшим туда «со стороны», – из Щукинского училища (курс Владимира Иванова). Недавняя премьера – чеховская «Чайка» – стала четвертой постановкой Кирилла в родном театре.

Вы снялись в роли Антона Павловича Чехова в фильме «Поклонница» Виталия Мельникова как раз о том периоде жизни, когда была написана и поставлена «Чайка». Это как-то повлияло на замысел спектакля?
Думаю, что нет. Просто так складывается, что иногда прибивает волной именно к этому удивительному автору. Это было радостное очень время жизни рядом с Виталием Вячеславовичем, он невероятный человек. Был еще значительный период нашей жизни в театре, связанный со спектаклем Петра Наумовича «Три сестры». Единственная большая чеховская работа, которую он делал с нами. Во время работы над «Чайкой» мы часто вспоминали спектакль «Три сестры». Потому что мы его уже не играем сейчас, и очень тоскуем по нему. Когда-то я записывал рассказы Чехова на радио. В общем, с разных сторон жизнь подводила к нему. И мне хотелось, чтобы в нашем театре снова был Чехов.

Вы его любите?
Да. У меня сложное к нему отношение. Его нельзя страстно любить. Вот Пушкина можно любить горячо, хочется сразу его обнять. А Антон Павлович не дается. Он ускользает и делает это сознательно. Он себя прячет. Его всегда видно, но он как будто бы изымает свое истинное отношение к происходящему. Поэтому его очень легко трактовать. Хотите в эту сторону – пожалуйста, хотите в другую – сколько угодно.

А как было на самом деле – никто уже не узнает?
Почему, остались письма, их много. Из них можно узнать, что он думал, чем он жил. Он очень любил театр. Был в восторге от итальянских артистов и очень ругал русских – за их отношение к делу, за узость. Но о чем это говорит? Что он был пристрастен к артистам. Особенно к русским. Ему казалось, что мы должны быть очень высоко. И когда он этого не видел – он огорчался.

В его рассказах тоже бывает видно разочарование в людях.
Порой он был очень крут в выражениях. Но, на мой взгляд, если бы он был цинично высокомерен, он бы не писал про людей. Для меня он – неравнодушный человек. Это не означает – удобный. Композитор Лев Львович Солин, друг театра, говорил про «Три сестры», например, что это горькая, но светлая пьеса. И вот для меня эта характеристика больше всего подходит Чехову. Ну и – новатор. «Чайка» – одна из самых революционных пьес. Она разрушила каноны классической драматургии. С нее все началось. Чехов видел, что реалистический русский театр умирает и хотел перевернуть ситуацию. Есть много замечательных театроведческих книг того времени, где про это написано. Становится понятно, скажем, почему Мейерхольд был первый Треплев – в силу его жизни и характера.

А вы тоже как режиссер учитываете жизненные обстоятельства артистов, предлагая им ту или иную роль? Мне, например, очень важно было в «Чайке», что Андрей Казаков и Галина Тюнина снова играют брата и сестру, как и в «Трех сестрах». Там Галя играла одну из сестер, а Андрей – Прозорова. А тут она играет Аркадину, а Андрей – ее брата Сорина. Для меня в этом есть маленький мостик из той нашей жизни в эту жизнь. И что-то незримое, дорогое, может быть, очень личное в этом, конечно, присутствует.
Еще мне очень хотелось, чтобы была большая разница поколений. Чтобы молодых, несмотря на отсутствие жизненного и сценического опыта, пробовали бы играть молодые артисты. И эта разница, которая проявляется еще и в отношении разных поколений к жизни, к театру, к человеку, к себе, была бы заметна.
Молодым людям трудно играть Чехова – это требует личностного присутствия. Я в Щукинском институте очень часто вижу работы, которые не получаются. Не знаю, почему. Загадка. Чехов зыбкий очень. Есть изумительные письма Мейерхольда к нему, где он его называет мистически-поэтическим автором. Он даже артистам ничего не объяснял, с которыми встречался в работе над своими же пьесами. Говорил: там все написано, читайте.

А если бы вы с ним встретились в какой-нибудь параллельной реальности, вы бы его о чем спросили?
Слушал бы. Просто сидел с ним рядом и слушал, как человек живет. А о чем спрашивать? О чем вы написали? Он встанет, развернется и уйдет. Он так и делал. Была история: где-то они сидели с товарищами, обедали, за соседним столиком встал человек и поднял тост за выдающегося русского писателя. А писатель встал и ушел. Не о том речь, кто выдающийся, а кто нет, а о том, что беспокоит человека в жизни. Эти вопросы каждый может задать себе сам. Они не меняются. Почему большие авторы никогда не стареют? Потому что они больше, чем время их жизни.

Но как-то же надо Чехова в школе преподавать, говорить о нем.
В школе, мне кажется, это трудно, потому что ничего непонятно. Читать, наверное, надо его, даже когда не понимаешь. Его смешные ранние вещи… Только надо очень избирательно подходить к чтению Чехова.

Вы согласны, что одна из тем «Чайки» – что старшее поколение талантливо, а младшее бездарно?
Нет… Понимаете, я очень боюсь и не люблю объяснять. В меня Чехов попадает очень. Я думаю о жизни, когда читаю его или смотрю спектакль. Поэтому мне всегда мешает, когда его трактуют больше, чем следует. Меня это мучит, я хотел бы больше быть в диалоге с автором, а не с создателем спектакля.

А сами вы когда-нибудь пробовали что-нибудь писать?
Нет. Мне достаточно того, что можно почитать. Жизни не хватит прочесть то, что стоило бы прочесть. Я сейчас очень много стал читать о людях. Есть замечательные мемуары «С памятью наедине» Софьи Владимировны Гиацинтовой. Она была артисткой и режиссером во МХАТе, потом режиссером в «Ленкоме». «Миша Чехов и Женя Вахтангов» – ее друзья и коллеги. И когда она пишет обо всех этих людях, наших кумирах, давно превратившихся в памятники на постаментах, как о своих товарищах, ты вдруг понимаешь, что все это не область истории, а область живой жизни. И она постепенно костенеет, видимо, из-за людей, трактующих это все менее и менее талантливо – и все менее и менее живо из-за этого. Удивительная книга про МХАТ, про начало, про катастрофы, которые они переживали. Еще я прочитал чудесную книгу о Федерико Феллини «Я вспоминаю»,… книгу о жизни Орсона Уэллса «Знакомьтесь – Орсон Уэллс», моего любимого великого американского режиссера, не признанного своей страной и уехавшего в Европу. Мне интересно, чем люди жили, из чего они состояли, на что реагировали. И я вижу, что очень многое, что формирует человека, идет из детства, из юности. Поэтому очень важно, как учиться. Как учат, кто учит, чему учит. 

Кстати, а как вы поняли, что «Мастерская Петра Фоменко» – это именно то, что вам нужно? Вы же не учились у Петра Наумовича?
Я не учился у него в ГИТИСе, но потом всю жизнь учился в театре. Все началось с совместного дипломного спектакля, который ГИТИС и Щукинское училище сделали единственный раз в истории. На пятом курсе в ГИТИСе Сергей Васильевич Женовач делал большую работу по роману Фолкнера «Шум и ярость», и не хватало артистов. Владимир Владимирович Иванов, который работал и с С. В. Женовачом, и с П. Н. Фоменко, предложил своих студентов, и шесть человек с моего курса пришли. Так мы познакомились. И это было счастье. В трудные времена для страны, когда ничего не было в магазинах, мы бесконечно купались в радости и любви. Занимались театром и очень любили друг друга, если по-простому. Ничего не нужно было больше.

Из этих шести человек только вы остались?
Да. Это ирония судьбы, но меня официально никогда не приглашали работать в театре. Меня просто позвали в следующую постановку. И Петр Наумович первые пару лет издалека поглядывал на молодого человека, который ходит рядом с его студентами. А что за история про репетицию «Театрального романа», где вы рисковали жизнью? Мы репетировали сцену мнимого самоубийства Максудова. И Петр Наумович предложил, чтобы мой персонаж не стрелялся бы из револьвера, как у Булгакова, а повесился бы на шнуре от лампочки. Тут же прибежали реквизиторы, притащили канат, нацепили на балку. А репетировали мы, естественно, на рухляди обычной. Стол ходуном ходил. Он попросил поставить табуретку на стол, я на нее забрался. Он говорит: «Кира, обвяжи себя как следует». Я обвязал. Все стали беспокоиться, мой товарищ Никита Тюнин побежал страховать стол. Петр Наумович поиронизировал над этим, и дальше прозвучала его знаменитая фраза: «Кирилл! Не дорожи жизнью!» Это и и шутка, и истина. Он так жил. Он так учил. Он всегда говорил, что спрашивать надо в первую очередь с себя.

Говорят, что вас часто зовут в кино, но вы все равно кино предпочитаете театр. Это правда?
Не то чтобы предпочитаю. Мне кажется, это не совсем корректный вопрос, кино и театр не стоит сравнивать. Просто театр забирает довольно много времени жизни, и это радостная жизнь. Ну и несоизмеримы задачи. В театре ты можешь встретиться с великой литературой, с великими людьми, побыть в их мире. А тот уровень литературы и драматургии, который сейчас предлагается в кино, зачастую неудовлетворителен. Вообще я очень люблю кино. Иногда там бывают замечательные встречи. Мне повезло очень в свое время.

А почему у вас такой большой разрыв между первым фильмом «Орел и решка» в 1995 году и вторым – «Брат 2» в 2000-м?
Время такое было. В 1990-е была мода на боевики. А куда мне боевики-то… А потом мы с Алешей Балабановым случайно встретились на Мосфильме. Я приходил на пробы к Косте Мурзенко, который начинал снимать свой фильм, а в это же время Леша был на студии. Он увидел фотографии, которые Костя делал, и позвал меня. Через день я пришел к нему, он меня пофотографировал – и все, мы пошли снимать кино.

А когда вас первый раз позвали что-нибудь на радио записать?
Я сам предложил. Я был довольно наглый молодой человек: нашел знакомого на радио «Эхо Москвы», Сергея Бунтмана, и спросил: можно записать у вас что-нибудь? Так я записал пять рассказов Олеши, а потом был еще большой спектакль по роману «Зависть», одна из моих любимых работ. Я люблю радио за то, что оно дает возможность прикасаться к прекрасной литературе. В кино деньги на это найти очень трудно – все боятся коммерческого провала.

Интересно, какой у вас был самый коммерчески успешный фильм?
Даже не знаю. Когда Оксана Бычкова делала «Питер FM», никто не верил, что маленький этюд про Петербург будет удачей. А в результате фильм оказался очень востребован и много раз окупил себя.

Я знаю, что недавно завершились съемки фильма «Портрет незнакомца», в котором занята вся труппа «Мастерской Петра Фоменко». Что это за история?
Снял фильм Сергей Осипьян, а сценарий он написал совместно с Александром Лунгиным. Сережа всегда хотел снять всю труппу нашего театра вместе, и возникла идея оттолкнуться от рассказов Бориса Вахтина, друга Петра Наумовича, автора «Одной абсолютно счастливой деревни». Он автор прекрасной прозы, которую мало кто знает. В результате в сценарии трудно даже угадать что-то, связанное с Вахтиным, но точка отсчета была эта. Действие происходит в 1970-е годы. Главный герой – артист, работающий на радио, его играет Юра Буторин. Мой персонаж – успешный писатель, переживающий кризис. Он не может ничего дальше писать, потому что не верит ни во что. В этом фильме действительно играет весь театр, не только артисты, но даже цеха. И это фантастика.

Источник: Ural Airlines Magazine