Совет да любовь

…В начале спектакля попадаешь под шумный весенний дождь. На видеопроекции косыми струями хлещет вода, и бегут по сцене — по «мокрым улицам» — прохожие. Среди них особенно выделяется маленькая фигура, ловко перепрыгивающая через лужи, — сваха Фёкла Ивановна в замшевом пальто, полуботинках и с рюкзаком на плече. Отовсюду слышен венчальный звон колоколов, возгласы «Совет да любовь! Совет да любовь!..», и эта музыка дарит надежду на счастье. Кажется, что от затяжной скуки и замкнутого пространства гоголевской комедии не должно остаться и следа.

Но вот кончился дождь, все убежали по своим делам, на сцене — один Подколёсин. Его холостяцкий быт идеально воплотила художница Ирина Корина: сцена пуста, и только на самом её краю, у зрительного зала, «прилёг» массивный каменный лев — такой же холодный и неуютный, как вода в Неве. На этом льве пытается улечься Иван Кузьмич, но у него не получается: твёрдые мышцы «зверя» то и дело впиваются в мягкие места. Иван Вакуленко играет всё того же Подколёсина, знакомого по бесчисленным «Женитьбам»: мужчина, склонный к полноте, чаще всего со светлыми волосами и всегда — с невыразительным лицом, робкий, напуганный и мечтающий о несбыточном. Как и в большинстве других «Женитьб», Подколёсин в спектакле Каменьковича — более ранняя версия Обломова, но, в отличие от героя Гончарова, он лишён внутренней потребности к философским исканиям и, возможно, субъектности вообще. Ведь если внимательно вчитаться в комедию Гоголя, можно увидеть, что там кроется трагедия: абсурд зашкаливает настолько, что возникает образ страшного, чуть ли не мифопоэтического Петербурга с его фантомными улицами и переулками. Но Евгений Каменькович, как и многие другие режиссёры, не стал переносить действие комедии в область трагедии, и его Подколёсин, ёрзающий на каменном льве, — фигура, безусловно, комическая.

Второй по значимости герой пьесы — Кочкарёв, «неизвестно из чего» хлопочущий о женитьбе Подколёсина. Юрий Буторин появляется внезапно, как вихрь; он как две капли воды похож на Пушкина и периодически цитирует его стихи. Примечательно, что в «Мастерской» уже накопилась целая галерея пушкинских «портретов»: это и забавный сатир Михаила Крылова в его же «Руслане и Людмиле», и томный поэт Кирилла Пирогова в «Триптихе» Петра Фоменко, а теперь и Кочкарёв Юрия Буторина в «Женитьбе». Каждый персонаж спектакля имеет свою цветовую гамму, и если пассивный Подколёсин одет в бледные лавандовые оттенки, то активный Кочкарёв носится по сцене в вишнёвой крылатке и бордовом сюртуке. Их парная сцена, где Кочкарёв внушает своему другу-ленивцу, как хорошо быть женатым, — интонационно ровная. Пожалуй, единственное, что делает диалог озорным, — воображение Кочкарёвым пяти «экспедиторчат», детей Подколёсина. Показывая рукой рост каждого, от младшего до старшего, Кочкарёв в запале произносит: «Серафим Иванович, Сидор Иванович, Сергей Иванович, Софья Ивановна…» Этот маленький фокус не только подпитывает комическую атмосферу спектакля (с подобными вставками он приобретает совершенно озорной, «фоменковский» вид), но и помогает разнообразить знакомый до оскомины текст Гоголя.

Появляется сваха Фёкла Ивановна. Она стремительно пролетает между партером и амфитеатром, успевая всучить зрителям свои визитные карточки, и взбегает на сцену. В исполнении Мадлен Джабраиловой сваха похожа на риелтора: держит в голове кучу имён и адресов, вечно спешит и всюду поспевает. Неброский макияж, короткая белая стрижка, тщательно подобранная одежда — и вместе с тем суетливость, трогательная шепелявость и доброта. Но только внешне и отличается эта Фёкла Ивановна от всех остальных… Тяжеловесный текст Гоголя, насыщенный историзмами и архаизмами, не позволяет выйти на новый уровень игры и «осовременить» роль. Вот и стильная дама средних лет вынуждена перечислять приданое невесты: «…один хлигерь совсем деревянный, другой на каменном фундаменте…»

Заскучав было в пустой квартире Подколёсина, переносишься в дивный новый мир — дом Агафьи Тихоновны. Поднимается занавес, и вместо привычных для «Женитьбы» подушек и перин видишь богатую купеческую лавку: цветастые материи, фотографический аппарат на треноге, зеркала — чего здесь только нет! Как будто из Петербурга попал на волжские просторы, в самую гущу нижегородской ярмарки, где купцы наперебой предлагают тебе свой товар. Пожалуй, Каменькович один из немногих не забыл, что Агафья — купеческая дочь и что им с тёткой после смерти отца перешло всё дело. Вот и обитают Арина Пантелеймоновна с Агафьей Тихоновной прямо в лавке — среди персидского шёлка, набивных платков и позвякивающих хрусталём люстр.

Арину Пантелеймоновну играет Елизавета Бойко — выпускница ГИТИСа прошлого года, принятая в труппу «Мастерской» в текущем сезоне. Рыжеволосой и зеленоглазой, ей бы впору играть королеву Елизавету, но и роль тётки выходит замечательно. Арина Пантелеймоновна крепко стоит на ногах и уверенно произносит каждое слово; она одна везёт на себе хозяйство, доставшееся от покойника шурина. В его добрую (или злую) память вывеску «Торговый дом Купердягиных» венчает огромный сжатый кулак. В наиболее драматических моментах он падает и издаёт громогласный звук; тогда Арина Пантелеймоновна, засучив рукава, дёргает за верёвку и поднимает его на место. Сразу думаешь: «Пётр Наумович сделал бы так же».

Воздушная, белоснежная Агафья Тихоновна в исполнении Ольги Бодровой и впрямь похожа на кусок сахара («Как рефинат! …сладость такая, что и рассказать нельзя», — расписывает невесту Фёкла Ивановна). Большеглазую, круглолицую, её хочется назвать не Агафьей Тихоновной, а Агашей — так нежна эта девушка, так заслуживает она любви. Только кто же виноват, что у Гоголя никто друг друга не любит?..

Не было бы «Женитьбы» без женихов, и в спектакле Каменьковича есть эта галерея хрестоматийных образов. Бывший морской офицер Жевакин (Степан Пьянков) — всё тот же одинокий старик, который вспоминает блаженную Сицилию и получает семнадцатый отказ от невесты. Отставной пехотный офицер Анучкин (Томас Моцкус) — мужчина средних лет с неопределённым цветом волос и такими же неопределёнными занятиями. Экзекутор Яичница (Василий Фирсов) — чиновник демонической внешности, напоминающий злодея Сагасту из сериала «Бумажный дом». Каждый из женихов занимает положенное ему место перед огромной живописной репродукцией (выстроенные в ряд, они образуют косую линию, уходящую в глубь сцены). Так, Яичница сидит у классицистского пейзажа с развалинами, Жевакин — на фоне Тибра и собора Святого Петра, а Анучкин — у мраморной беседки, где скрылась изящная красавица в декольте. Приём наглядный, но слишком уж очевидный. Картины как бы оттеняют персонажа, но не помогают развитию характера: во всех трёх случаях амплитуда роли незавидна. Как и положено у Гоголя, женихи покидают дом один за другим: разгневанный Яичница, расстроенный Анучкин и обиженный Жевакин. И как бы ни старался режиссёр наполнить действие весёлыми выдумками и бытовыми подробностями (Яичница, например, отмечает пункты приданого галочками, а Жевакин подслушивает разговор Кочкарёва с Агафьей Тихоновной, выглядывая из тантамарески), оно всё равно остаётся погружённым в вязкое гоголевское инобытие, откуда никто не знает дороги.

Наступает время самого длинного и изматывающего диалога: Кочкарёв уговаривает Подколёсина жениться на Агафье. Сыплются «тяжкие» обвинения, колкости чередуются с признаниями в дружбе, но и в этой кутерьме находится место трюку. Женихи не пропали без вести — каждого сфотографировала дворовая девочка Дуняша (её легко и свободно играет Екатерина Новокрещенова). Кочкарёв разворачивает большой, с человеческий рост, портрет Подколёсина, а на обратной стороне… Гоголь. И гневные слова, предназначенные для Подколёсина, Кочкарёв обращает к своему «отцу»: «Не сочинишь хуже этой рожи, ей-Богу, не сочинишь!» Абсурд этой сцены вызывает неподдельную улыбку.

Вдоволь насмешив зрителей, спектакль приближается к концу. Его финал похож на финал «Вишнёвого сада» Ивана Поповски: та же пустая сцена, белая прозрачная ткань и одиночество. Но Гоголь — не Чехов, и сердце не сжимается в предчувствии беды. Комедия выстроена так, что ни к одному из героев не испытываешь сожаления и не относишься всерьёз. «Женитьба» Евгения Каменьковича не предполагает нового видения «замыленного» сюжета — она просто смешит удачными творческими находками и радует искренностью и душевностью, неизменными для спектаклей «Мастерской».

Может, оно и к лучшему?

Источник: «Театральный журнал»