Русская поэзия с македонским акцентом

Режиссер Иван Поповски приехал в Россию заниматься театрам из Македонии. Прожив здесь почти пятнадцать лет, так и не избавился от акцента, а между тем красоту и стиль поэзии Серебряного века он чувствует, как немногие русские. Его студенческое «Приключение» Цветаевой стало культовым спектаклем, не менее известным, чем многие постановки мастера Петра Фоменко.

Иван Поповски ставил спектакли в российской провинции и во Франции, представлял Россию в масштабном проекте «Отель Европы». Когда Македония оказалась втянута в балканский конфликт, уехал на родину — быть вместе с родными и ставить свою македонскую «Одиссею». Сейчас вернулся и поставил «Отравленную тунику» о любовной страсти в ее первозданной чистоте на фоне дворцовых интриг, византийской жестокости и холодного расчета циничной власти — самую знаковую пьесу Гумилева, которая была опубликована только через тридцать лет после его гибели, а впервые поставлена в России лишь в конце 80-х.
Византийский император Юстиниан прочит отдать тринадцатилетнюю дочь Зою за царя Трапезонда — города вольнолюбивого, счастливого и выгодно расположенного на пересечении торговых путей. Юстиниан готовит зятю в подарок отравленную тунику, чтобы управлять городом, где будет формально царствовать его овдовевшая дочь. Но Зоя отдает свою любовь арабскому поэту Имру, который приехал в Византию просить военной помощи, чтобы отомстить за разоренные земли своей родины. Речь гумилевских византийцев — белый стих, речь араба Имра — рифмованная, по-восточному витиеватая, раскаленная страстью плазма. А женщины, как известно, «любят ушами».
«Отравленную тунику» Ивана Поповски легко любить и «глазами», и «ушами». За психологическими кружевами лучше идти на спектакли самого Петра Фоменко, за образцами его стиля — на спектакли других режиссеров с актерами-«фоменками». Работа же Ивана Поповски в корне отличается от тех и от других: красота для него — величина самодостаточная. Художник Владимир Максимов сложил дивного вида мозаику из знойного марева и воспаленных закатов в световых решениях. Из строгих колонн, чье плавное передвижение создает иллюзию ходьбы по дворцовой галерее. Двойного дна пола с отделениями для гальки и воды (перебирание камешков дает звук морского прибоя, а вода, смочившая волосы, — ощущение зноя и страсти). И даже нескольких визуальных цитат из африканской поэзии Гумилева — «изысканного жирафа с острова Чад» и «попугая с Антильских островов». Со сцены в зал льется жгучая чувственная лава поэзии, ограненная стихотворным размером. Особенно хорош здесь Кирилл Пирогов (Имр), чей голос скользит вдоль той границы, где речь уже переходит в пение — минорные переливы арабской мелодии. 
Для поэтических красот режиссер создает кристально чистую атмосферу, лишенную каких бы то ни было бытовых, психологических «испарений». Безмолвные диалоги кистей, почти балетные позы, заставляющие вспомнить, в частности, «Послеполуденный отдых фавна» Нижинского (кстати, «Отравленная туника» первоначально задумывалась как либретто к балету дягилевской труппы), певучие, остраненные интонации. Лишь дважды в разряженный воздух его спектакля врывается горячее дыхание земных человеческих эмоций. Царь Трапезондский (Рустэм Юскаев), сраженный убийственной искренностью своей невесты (Мадлен Джабраилова), полюбившей араба, отталкивает ее от себя и тут же снова обнимает: ему невыносимо больно и отпустить ее, и остаться рядом. Безжалостный Юстиниан (Андрей Казаков), приговаривая дочь к пожизненному заточению за любовь к нищему Имру, берет ее на руки, баюкает, гладит, может быть, впервые почувствовав себя отцом. Будь таких крутых перепадов от поэзии высоких страстей к подлинности человеческих переживаний — цены бы этой «Отравленной тунике» не было.