Спрятаться негде

Первое, на что обращаешь внимание в спектакле Сергея Женовача, — отсутствие Дома. Того самого знаменитого Дома Турбиных, он же дом Булгаковых на Андреевском спуске в Киеве, где семья русских интеллигентов в 1918 году пыталась противостоять хаосу и бедам сломавшейся в одночасье жизни. Дело ведь не в кремовых шторах и не в платке-абажуре — дело в том, о чем писал в связи с пьесой друг Булгакова Павел Попов: «Что сильней, чем смерть и рок? Сладкий Анковский пирог…» Пирог как символ определенного уклада жизни, где уют и чистая скатерть неотделимы от чести, порядочности, верности долгу. В новой мхатовской постановке нет ни пирога, ни штор, ни дома-крепости — спрятаться здесь негде. Художник Александр Боровский придумал не слишком удобное для актеров и режиссера оформление: основание сцены поднято по диагонали, вздыблено, в левом углу в немыслимой тесноте, будто сваленные в одну кучу, стоят часы, трюмо, стол и пианино, справа — пустое пространство, а в центре на фонарном столбе висит знаменитый платок-абажур. В романе и пьесе не сдергивать его с домашнего торшера означало не бежать с тонущего корабля: здесь его подвесили высоко-высоко, на плацу, и он освещает массовые сцены, в которых юнкеров играют солдаты настоящего военного батальона.

Благодаря такому решению весь первый акт проходит внизу слева, Турбины и их гости буквально натыкаются друг на друга. Зрители поначалу с опаской присматриваются к телезвездам Константину Хабенскому — Алексею Турбину и Михаилу Пореченкову — Мышлаевскому и сразу принимают Лариосика — Александра Семчева. Последнее назначение вызвало много разговоров: неюный Семчев, активно снимающийся в рекламе, — «мальчуган», «молодой человек» из Житомира? Но актерская природа Семчева такова, что он с равным успехом и в абсолютно мхатовской манере может играть и Афанасия Ивановича из «Старосветских помещиков», и кузена из Житомира Лариосика. У его героев нет возраста и даже пола — это удивительные странные существа, наделенные столь нежным сердцем, что им нелегко приспособиться к реальности. Можно добавить, что смешной Лариосик единственный воплощает породу и манеры человека старого, разрушаемого навсегда мира, он ведет здесь не столько комическую, сколько лирическую тему — при том, что интонации актеров, играющих Турбиных, очень уж современны.

В сущности, участь любого спектакля на сцене Художественного определяет одно простое обстоятельство: есть в нем живые люди или нет, есть то, что Павел Марков называл «раскрытием внутренних судеб человека», или налицо одно лишь высказывание режиссера, часто путаное и абстрактное. Ученик Петра Фоменко Сергей Женовач как никто умеет работать с актерами, что он блистательно доказал и в фоменковской студии, и в театре на Малой Бронной, где его период — лучший в этих стенах после Эфроса, и в Малом театре, корифеи которого вдруг заиграли в его спектаклях без всяких штампов. Нечто подобное происходит и в «Днях Турбиных»: если в первом акте молодая публика в основном восторженно реагирует на то, как ее кумир Пореченков в роли Мышлаевского пьет водку, то во втором она затихает. Сцена в гимназии, когда командир дивизиона Алексей Турбин распускает юнкеров, потому что умирать не за что: «Я вас в драку не поведу. Народ не с нами», — сыграна Хабенским и Пореченковым трагически сильно. Два офицера, жизнью рисковавших за Россию в Первой мировой, оказались Россией преданы и брошены: видно, что Алексею Турбину этого позора и краха не пережить, и случайный осколок, от которого он погибает в пьесе, — это знак судьбы, а Мышлаевский с его трезвым пониманием обстановки выживет и даже будет служить новой власти, хотя он «за большевиков, но против коммунистов». Сцена завершается утробным воплем Николки (удачная работа дебютанта Ивана Жидкова): «Командира убили!»

Еще в старом МХАТе мучительно работали над финалом. Прошло два месяца со дня гибели Алексея, и Турбины собираются у елки, на появлении которой особенно настаивал Булгаков. Потому что гетман, Петлюра, большевики — ничто перед вечной обновляемостью жизни, перед тем, что каждый Новый год люди собираются у елки и пьют шампанское. Об этом же говорит Мышлаевский: есть некие неотменимые вещи, и Россия всегда будет Россией, даже под большевиками, и стол, даже если его поставить вверх ногами, не перестанет быть столом, а потом наступит время, когда он опять встанет на ноги. Надо лишь терпеть и ждать — эта чеховская мысль вызывает в новом спектакле аплодисменты зала. В последней сцене солируют Елена — Наталья Рогожкина и Шервинский — Анатолий Белый. Рыжая, действительно «светлая и золотая» Елена соглашается выйти замуж за Шервинского не потому, что она его любит, а потому, что «надо жить» — и мы услышим ангелов, и мы увидим небо в алмазах — очень пригодилось в спектакле чеховское собрание сочинений, бережно завернутое Лариосиком в рубашку. И вот искалеченный Николка поет, и озлобленный Мышлаевский говорит о новой России, и улыбается Елена, потерявшая обожаемого брата и бросившая недостойного мужа, и все выходят на балкон — а там то ли салют, то ли опять идет бой, и им, пережившим все самое страшное, это в сущности уже и не так важно.

Театр сегодня свободен от иллюзий: Някрошюс ставит «Вишневый сад» без сада, Женовач — «Дни Турбиных» без дома. Последние внешние крепости пали, и человек может рассчитывать только на самого себя. В каком-то смысле все мы живем сегодня в доме на плацу, в доме, который в любую минуту может взлететь на воздух, и тогда абажур и вправду легко повиснет на фонарном столбе. Что противопоставить этому? Только эфемерное чудо жизни — хотя бы на один миг, когда все собрались у елки. О хрупкости этого чуда — новый спектакль Художественного театра.

Досье МН

В 1925 году Булгаков получил предложение от двух крупнейших театров страны — МХАТа и Театра имени Вахтангова — инсценировать свой роман «Белая гвардия». Он принял предложение Художественного театра и в июне-сентябре 1925 года написал текст первой (всего их было три) редакции пьесы. 5 октября 1926 года началась долгая и драматическая (в 1929-м постановка была запрещена и возобновлена лишь в начале 1932 года) жизнь «Дней Турбиных» на сцене МХАТа. Первый спектакль поставил Илья Судаков. В историю театра вошли Н. Хмелев — Турбин, Б. Добронравов — Мышлаевский, В. Соколова — Елена, М. Яншин — Лариосик, М. Прудкин — Шервинский. 

До 1941 года спектакль прошел 987 раз. Известно, что Сталин смотрел его 14 раз. Нынешняя постановка «Дней Турбиных» во МХАТе — четвертая по счету.